Elder: who tells your story?

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Elder: who tells your story? » Specialis Revelio » I want to love, but my hair smells of war [декабрь 1976]


I want to love, but my hair smells of war [декабрь 1976]

Сообщений 1 страница 7 из 7

1

Zachary Goyle & Hannah Teller
деревня Хогсмид, зима 1976-го года
http://funkyimg.com/i/2gSSG.gif http://funkyimg.com/i/2gSSH.gif
http://funkyimg.com/i/2gSPc.png
Life had broken her, just as it had broken him. But when they got together their pieces became whole.

И куда б ты ни шел, о тебе ведь вспомнят и швырнут в эту истину, как в асфальт. Привыкаешь к теплу полусветлых комнат  - просыпайся на улице мордой в сталь. Не останется запаха, цвета, звука, и не ходят часы, и уходит год. А когда ты кого-то берешь за руку, то вообще не рождался бы, идиот.
И поэтому – будь для меня не ставшим, это будет попроще и без потерь. Слышишь, время? и что? ну и что же дальше? ну и что ты отнимешь у нас теперь? Сердце бьется на паузы и на такты. Не смотри на меня, не смеши, не зли и останься ненайденным артефактом где-то в спутанных травах чужой земли.

Отредактировано Zachary Goyle (2016-09-20 09:21:34)

+1

2

Первые лучи восходящего солнца пробивались сквозь грязное стекло окна небольшого полуподвального помещения и будто намеренно норовили упасть на лицо светловолосой волшебницы, которая безрезультатно пыталась укрыться от них при помощи старого пыльного одеяла. Укрыться с головой не представлялось никакой возможности, так как это одеяло было настолько тяжелым и настолько грязным, что дышать под ним было практически невозможно, да и если натянуть короткое одеяло на голову, то оголившиеся ноги сразу начинают мерзнуть. Таким образом, практически каждое утро Ханны было похоже на искусную пытку, выдуманную каким-то мастером пыточных дел которому чем-то не угодила юная волшебница, которая всего-то и хотела – поспать подольше. И пока ее не до конца пробудившееся сознание выдумывало тысячу и одну причину, по которой она может остаться здесь, в своей не самой уютной, но достаточно пригодной для крепкого сна постели, ее здравый смысл настойчиво твердил: нужно вставать. Подняться до того, как вернется хозяин и ее пытка не усугубится. Одна только мысль о грузном и вечно потном «мистере хозяине волшебного зверинца»  заставила девушку принять положение сидя. Она поджала под себя колени и обхватила их руками, пытаясь продлить последние секунды блаженного спокойствия и тепла. Спустя пару минут она спустила босые ноги на холодный пол.
Эти несколько часов до открытия  - любимая часть дня девушки. Теллер свободно передвигалась по магазину, напевала себе под нос какую-то навязавшуюся накануне мелодию, общалась с животными и некоторых даже выпускала из клеток. В утренний час это место казалось по-настоящему уютным и приветливым, светлым, живым, добрым. Оно, должно быть, было таким и для каждого любопытного посетителя. Для подрастающего волшебника, который с видом бывалого профессора изучает предоставленных ему на выбор почтовых сов или для очаровательной юной  леди, которая к ужасу своей матери вместо пушистого кота выбирает себе питомцем крысу. Ханна радовалась за каждого маленького обитателя магазинчика, которому улыбалась удача покинуть это место навсегда. Она не раз ловила себя на мысли, что и сама была бы не прочь оказаться на их месте: обрести новый дом и того, кто будет о тебе заботиться. Будет любить безвозмездно и искренне просто за то, что ты у него есть. Наверное, в реальном мире молодой девушки это и называется – замужество. Впрочем, замужество это не такой уж и плохой вариант. Сколько раз волшебница представляла себя под руку с высоким и статным джентльменом, который ни за что и никогда не даст ее в обиду. Проломит голову этому наглому извращенцу, который только и норовит зажать ее между прилавком и полками с кормом, от взгляда которого хочется провалиться под землю. Когда он смотрит на нее и облизывает свои толстые губы -  девушка ненавидит саму себя. Но разве приличный джентльмен взглянет в сторону замухрышки, чье лицо перепачкано сажей и в чьих волосах запутался крекер из коробки птичьего корма. Каким бы противным не был хозяин волшебного зверинца, он единственный дал ей работу и кров после того, как волшебница оказалась на улице.
Когда колокольчик у входной двери звонит в последний раз, девушка вздыхает с облегчением, так как этот звон означает, что ее начальник отправился домой и она вновь осталась одна, наедине со своими молчаливыми друзьями и несколькими дюжинами совиных клеток, которые стоило бы отчистить к завтрашнему утру. Ханна никогда не боялась тяжелой работы, ведь именно благодаря ей она выживает с самого раннего детства. Сперва она трудилась для того, чтобы урвать кусок хлеба за ужином, небрежно брошенный к ее ногам суровой тетушкой, затем трудилась в школе для того, чтобы показать свою благодарность за волшебные семь лет проведенные словно в сказке, в большом и уютном замке. Сегодня она трудится ради своего будущего, так как верит, что в один прекрасный день, или же то будет поздняя ночь, не важно, к ней в дверь постучат и ее жизнь перевернется с ног на голову. Возможно, она повстречает прекрасного принца, возможно, ее зарежут грабители или же, что тоже вполне возможно, неуклюжий работяга придавит ее ящиками с морковью.
С годами кожа на ее руках огрубела, стала жесткой словно наждачка. Это было удобно, с одной стороны, ведь благодаря этому Ханна почти не чувствовала холода и ее не беспокоили мелкие порезы или многочисленные занозы. Вот и в этот раз она не сразу заметила, как порезалась. Бордовые капли упали на пыльный пол и девушка поспешила отыскать кусок чистой ткани для того, чтобы перевязать ладонь. Время было уже позднее и от усталости Теллер едва стояла на ногах. Ее шатало из стороны в сторону и жесткая постель с грязным одеялом сейчас казалась ей прекрасным ложем, подобным тому, на которых спят наследницы чистокровного рода.  Она опустила голову на подушку и пообещала себе, что закроет глаза всего на секунду, на минутку, совсем на немного, даст себе отдохнуть и затем продолжит работу. Ведь хозяин зверинца в гневе был куда страшнее чем в самом похотливом из своих состояний.
Глухой звук в дверь заставил девушку сесть на кровати. Она заснула и сама не осознавала, насколько она замерзла. Установленные в подсвечниках свечи почти догорели и свет в комнате стал более приглушенным. Десятки клеток громоздились то тут, то там, занимая собой практически все пространство и без того тесного подвальчика. Стук повторился. Холодный ужас сковал Ханну. Мысли бурным потоком проносились у нее в голове. Она не знала, что или кто может оказаться за дверью в столь поздний час. Она представляла себе и разбойников и потерявшегося ребенка, который замерзает там на улице, в надежде отыскать помощи. И в самом деле, зачем разбойникам понадобился бы волшебный зверинец и стали бы они стучать в дверь? Скорее всего нет.
Волшебница подбежала к двери и распахнула ее, не потрудившись сперва поинтересоваться «кто там». Она вскрикнула, но не от страха, скорее от неожиданности, так как с улицы прямо к ее ногам свалился мужчина облаченный в темную мантию. Не имея возможности закрыть дверь и содрогаясь от пронизывающего насквозь морозного ветра, светловолосая склонилась над ночным гостем и не придумала ничего более умного или же уместного, чем поинтересоваться — Вы в порядке?
[NIC]Hannah Teller[/NIC]

+2

3

Гойл открыл глаза. Мир перед ним завертелся в бешеном круговороте красок, в ушах зашумело и к горлу подступила тошнота. Он попытался пошевелиться, но тело пронзила такая острая боль, что только-только начавшие приобретать очертания предметы провалились в совершенную темноту. Зак замер, надеясь, что боль уйдет, перестанет глодать его ставшее беспомощным тело, и опять уляжется, как собака у его ног. Кажется, прошла целая вечность перед тем, как молодой мужчина вновь сумел распахнуть глаза. Он обнаружил себя, сидящем на грязном снегу под одним из мостов маггловской части Лондона. Над его головой шумела многокилометровая трасса, дрожали бетонные блоки от проносящихся по дороге автомобилей и в такт им вибрировал металлический хребет массивной постройки. Прямо напротив неторопливо текла река, поблескивая в ночи отражением миллионов огней. Лед так и не сумел сковать ее, только у самого берега жадно салился своими наростами.
Под мостом были люди: несколько бродяг обступили железную бочку с полыхающим в ней огнем и, протянув над пламенем руки, грели свои раздувшиеся на холоде, почти синие пальцы в рваных перчатках. Они не решались подойти ближе, только кидали любопытные взгляды на своего неожиданно объявившегося соседа и переговаривались низкими сиплыми голосами.
Зак сделал попытку подняться, но боль, очнувшись, вновь вгрызлась в его плоть. Ему казалось, что каждую клеточку его молодого, сильного тела разрывает на части, что жилы его трещат и рвутся с омерзительным влажным звуком, что кости ломаются, стоит только вдохнуть поглубже. Единственное, на что маг оказался способен – чуть повернуть голову в сторону. Почти вся правая сторона его темно-синей мантии пропиталась чем-то липким. На подтаявшем снегу расплылись алые пятна крови, огнем горевшие в тусклом свете жалкого костра. Только сейчас Гойл осознал, как силен кислый запах металла, от которого щекочет ноздри. Его чистая, идеальная кровь, позволяющая таким, как он чувствовать себя особенными, вытекала из мужчины непрерывным, медленным потоком, словно доказывая то, что она ничем не отличается от крови обычных людей. Она просачивалась сквозь толстую ткань зимней мантии, подбитой песцом, сквозь простую футболку, в которой Зак был, когда его застали врасплох, и, шипя, падала на снег, расцветая на нем, как бутоны роз.
Мужчина, сотрясаясь от дрожи, приподнял ткань и с отвращением увидел глубокую рану, вспарывающую его бок от самого бедра и идущую выше, так высоко, что она терялась на лестнице ребер, чтобы ручейком повернуть к шее и замкнуться у нижней челюсти. Гойл ощущал, как она пульсирует, с каким трудом ему самому удается поворачивать голову, шевелиться, даже дышать. Вокруг раны запеклась кровь, но стоило только попытаться привстать, и она жадно распахнула свои едва сошедшиеся края, и стала кровоточить с новой силой.
- Чтоб тебя! – просипел он. Перемазанные алым пальцы попытались найти волшебную палочку в карманах мантии, но наткнулись только на холодную кость игрального кубика. Должно быть, второй он умудрился потерять. Почему-то эта мысль вызвала в Заке легкую тоску, затмившую собой факт того, что он остался совершенно беспомощным без своего магического оружия. Преодолевая слабость, волшебник поднялся, ладонями опираясь о шершавый бетон и оставляя после себя кровавые разводы на талом снегу.
Что ему теперь делать? Куда идти? Где остановиться, чтобы залечить раны? Можно ли их залечить или Закари Гойлу предстояло подохнуть под мостом, как какому-то бродяге? Он поморщился, попытался вдохнуть холодный, колючий воздух, в котором пахло болотистой водой, солью и дымом от горящих веток. Произошедшее свалилось на плечи волшебника той же тяжестью, с какой мог бы упасть на него этот огромный бетонный мост. Мир, раньше казавшийся Гойлу открытым и полным возможностей, вдруг обернулся волком, оскалившим пасть, со вздыбленной на загривке шерстью. И в этом мире, представившемся волком, Зак точно знал только одно: Лана его предала.
Как быстро все, что было ему интересно и дорого обернулось прахом, рассеявшимся по зимнему ветру; с какой скоростью твердая почва под его ногами стала болотной жижей; одним щелчком Пожиратель Смерти, наследник богатой и уважаемой семьи стал никем. Просто крысой, трусливо прячущейся под мостом бок о бок с теми, кого мир точно также выбросил на обочину жизни.
Ноги едва держали Гойла, холод, сперва разливавшийся только по конечностям, поднялся к самому сердцу, к груди, боясь пока тронуть только кровоточащую рану. Если Зак не выберется отсюда поскорее, он совершенно точно умрет если не от потери крови, то от мороза. Но куда? Гойл обернулся, словно ожидал найти ответ в окружающем его пейзаже, но увидел только грязную мешанину снега, с валяющимися обертками из-под сладостей, несколько разбитых бутылок и неизвестно откуда взявшийся разодранный ботинок. К матери и отцу ему путь заказан: их фамильное поместье станет первым местом, где Пожиратели станут его искать. Идти к Рабастану он не мог сразу по двум причинам: и потому, что ставить лучшего друга перед выбором было бы слишком бессердечно, и потому, что Гойл готов был поклясться, что за одной из прорезей серебрящихся масок, он увидел змеиные глаза старшего из братьев.
- Вы про этого говорите, мистер? – голос одного из бродяг, греющихся у бочки, заставил Закари резко обернуться. Словно этого и ожидая, миллиарды  стрел пронзили его торс, войдя в кожу вместе с древками. Гойл увидел, что к фигурам у костра прибавилось еще несколько человек. Его заторможенный мозг подал сигнал мышцам слишком поздно, когда двое высоких мужчин, отделившись от остальных, шагнули в сторону волшебника. Длинные мантии заструились по снегу, серебром вспыхнули маски, зажатые в руках, и в отблесках мчащихся по шоссе машин, Зак узнал лица неожиданных гостей. На щеке одного из Пожирателей длинной петлей тянулась глубокая царапина, и Гойл испытал чувство, подобное гордости от того, что сумел хотя бы немного потрепать этих сукиных детей.
- А мы гадали, куда ты пропал. Ушел на самом интересном месте. Разве с друзьями так поступают?
- Заскочу на следующую вашу вечеринку, - осклабился волшебник. Слова толкались в горле, кровью пенились на губах. – Только не забудь прислать приглашение.
- О, на счет этого можешь даже не волноваться, - один из магов стал медленно поднимать волшебную палочку. – Получишь его прямо сейчас.
Вспышка грязно-рыжего света, похожего на лучи заходящего солнца, пронеслась у самой скулы Закари, когда он, из последних сил стараясь удержаться на ногах, крутанулся на месте и аппарировал, так и не сумев четко представить место своего прибытия.
Снег вновь ударил ему в лицо, запорошил истерзанную, вымоченную в крови мантию, когда волшебник ничком свалился на землю. На этот раз ему не удалось сдержать стона, рвущегося из груди, и Гойл зарычал, как раненный зверь, загнанный в угол, в бессилии и ярости принимаясь кататься по жестким, покрытым коркой наста, сугробам, повсюду оставляя за собой багряные следы. Он успокоился лишь после того, как боль вновь завладела всем его естеством, вцепилась в ребра, лишая сил и рассудка. Перед глазами запрыгали черные пятна, правую руку сковало судорогой, и Закари перевернулся на живот, поднимая голову.
Он оказался на незнакомой улочке, в окружении одноэтажных, аккуратных домиков. Стояла абсолютная тишина. Окна смотрели на него либо плотно затворенными ставнями, либо темными провалами, похожими на слепые глаза мертвецов. И лишь в одном окошке, том, что нелепо торчало у самой брусчатки, слабо, как огонек колеблющейся свечи, горел свет. Не понимая, что именно он делает, лишившись всей своей осторожности в новой вспышке дьявольской боли, Гойл, пошатываясь и прижимая ладонь к окровавленному богу, поднялся и направился к деревянной двери, грубо обитой железом.
На его первый удар никто не отозвался. Не было слышно шагов и в ответ на второй, и, в конце концов, Зак, как медведь, навалился плечом на вздувшиеся от влаги доски. И только тогда дверь поддалась и, скрипнув, отворилась внутрь. Волшебник увидел предметы обихода в крохотной комнатке, заваленной хламом, на него дохнуло теплом и запахом пыли, он сделал шаг и мешком свалился на спускавшиеся вниз каменные ступени. Мир шатался, дрожал, как судно корабля, Зака мутило, от боли щипало глаза, но сквозь пелену он сумел различить узкое личико девушки, склонившейся над ним, ее спутанные пшеничные волосы и беззвучно двигающиеся губы.
- Помоги мне, - прохрипел Гойл, стискивая влажными от снега и крови пальцами тонкое девичье запястье, не задумываясь, что, возможно, причиняет светловолосой боль. – Помоги. Пожалуйста. 

Отредактировано Zachary Goyle (2016-09-20 14:04:01)

+1

4

Долгое время Ханна не могла слышать ничего, кроме биения собственного сердца, которое все норовила вырваться из груди от одолевающего девушку страха. От охватившего ее ужаса перехватило дыхание и светловолосая боялась пошевелиться, лишний раз моргнуть, так как не была уверена в том, что то, что происходит с ней сейчас – происходит на самом деле. В ее голове мелькнула мысль о том, что возможно она так и не проснулась. Замерзла до полусмерти и теперь ее создание проецирует столь страшную картинку в надежде заставить ее пробудиться. Или же порез на руке оказался не столь безобидным и из-за попавшей в рану инфекции она сейчас в бреду и жару галлюцинирует. Но боль в запястье казалась настоящей и это значит, что сжимающий ее руку мужчина также настоящий. Картинка перед глазами словно стала ярче, вернулись звуки, вернулось осознание реальности.
Но я… Чем я… — Ей стало не по себе от собственного голоса, который дрожал от страха и от пробирающего до костей холода. Одной рукой Ханна по инерции удерживала голову волшебника, опасаясь того, что он может расшибить ее о бетонную ступеньку, а вторая рука легла на его грудь и только когда холодные влажные пальцы незнакомца сдавили ее запястье, девушка обратила внимание, что чистая повязка, которой она не так давно перевязала свою ладонь, побагровела от пропитавшей ее насквозь крови. Не ее крови. — Хорошо. Я помогу вам. — Теллер старалась звучать уверенно, попыталась даже улыбнуться, но эта улыбка получилась больше похожей на гримасу разочарования. — Помогу. — Повторила она, но на этот раз для самой себя. Мужчина, лежавший на полу, не мог ее слышать, так как секунду назад потерял сознание. Его медленно вздымающаяся грудь позволила светловолосой выдохнуть с облегчением. Ей не придется размышлять над тем, что делать с трупом, по крайней мере, не сегодня.
Волшебница и сама не смогла бы объяснить, откуда в ней взялись силы. Она заперла тяжелую дверь и принялась сдвигать громоздившиеся совиные клетки, занимавшие практически все пространство небольшого полуподвального помещения, расчищая путь до кровати. Она взяла мужчину под руки и попыталась тащить его по полу, но у нее ничего не получилось. Выхватив свою волшебную палочку, девушка произнесла громко и отчетливо: «Mobilicorpus». Ей раньше не доводилось воротить с помощью магии людскими телами, но передвигать человека оказалось не сложней чем, скажем, старый рояль. За  мантией незнакомца тянулся мокрый след из талого снега и крови.
Первым делом Ханна попыталась стянуть с мужчины всю его мокрую одежду. Она проделывала это без тени стеснения, будто знала того, кто перед ней лежит, вот уже много лет. Доверяла ему и знала наверняка – он не маньяк и не серийный убийца, скрывающийся от преследования властей, ему действительно необходима помощь. По-правде говоря ничего подобного девушка знать не могла, но ее внутреннее чутье подсказывало ей, что она все делает правильно. Девушке не часто доводилось видеть обнаженных мужчин, потому она задержала любопытный взгляд на смуглом незнакомце всего на секунду дольше, чем следовало бы, а потом засуетилось вновь. При помощи магии она высушила его одежду, остановила кровотечение и немного замешкалась, вспоминая необходимое заклинание, опасаясь перепутать заживление глубоких ран с кровопусканием. Ханна была способной волшебницей, но ее познания в колдомедицине сводились к теории и нескольким практическим занятиям, которые им преподавали в Хогвартсе, потому рана мужчины зажила не окончательно и по всей длине пореза выглядела свежей, разве что больше не кровоточащей. Частично одев его в сухую одежду и набросив сверху дорогую теплую мантию и свое тяжелое одеяло, девушка поднялась наверх для того, чтобы набрать в миску холодной воды и развести в ней настойку из трав, отдающую сильным и неприятным запахом. Животные метались по своим клеткам, словно им передалась одолевающая светловолосую тревога. Она вспомнила про клетки и про то, что всего через пару часов сюда заявится хозяин и о длинном рабочем дне, который ей предстоит пережить, перетерпеть и надеяться, что сегодня никто не решит доставить товар через ее подвальчик.
Она обмакивала кусок ткани в воду и обтирала им лицо мужчины. Едва ли эта процедура имела хоть какой-то целебный эффект, но так делала ее мать, когда та еще была жива, каждый раз когда малышка Ханна болела. Ей казалось что не сами травы, а присутствие рядом человека, его прикосновения, его забота – это и есть настоящее лекарство. Она так и заснула, сидя на полу у кровати незнакомца, склонив голову на край полдушки, с тряпкой в руках.
Грохот колес проезжающей мимо окна повозки заставил Ханну открыть глаза. Ей потребовалось некоторое время для того, чтобы осознать, что случившееся ночью – не сон. Затем еще несколько минут для того, чтобы убедиться в том, что тот, кому она пообещала помочь, все еще жив. Мужчина больше не казался таким бледным, пусть все еще находился в бессознательном состоянии, его дыхание стало более ровным. Сама волшебница поспала не более пары часов и ее бил озноб, в горле стоял ком и стоило ей подняться на ноги, они тут же подкосились. У нее почти не осталось времени для того, чтобы привести себя и лавку в порядок. Вот уже совсем скоро заявится хозяин.
День протекал медленно и мучительно. Девушке всего несколько раз удалось спуститься вниз для того, чтобы проверить – не очнулся ли ее гость. Каждый раз, как она подходила к кровати, она заставала его спящим. Казалось, она даже и не пошевелился за весь день.
Ей удалось выбежать в лавку с зельями, находившуюся по соседству и Теллер не раздумывая отдала все свои небольшие сбережения за несколько пузырьков заживляющего раны зелья. Она проносила их в переднике, повязанном поверх рабочего платья, весь вечер и не могла дождаться, когда же наконец люди разбредутся по домам, вслед за ними и  хозяин волшебного зверинца оставит ее саму. Ей, к слову, сильно досталось за совиные клетки и на мгновение светловолосой показалось, что мужчина замахнулся для того, чтобы влепить ей затрещину, но тот просто сжал кулак в воздухе и демонстративно потряс им, пытаясь передать всю бурю одолевающих его эмоций. Он обозвал ее лентяйкой и еще парой не самых приятных слов, но Ханна была слишком уставшей для того, чтобы быть впечатленной или же оскорбленной от души. Она тихо проговаривала слова извинения и обещала, что больше такого не повторится. Она готова была сказать что угодно, только бы он от нее отцепился. И он отцепился, хлопнул дверью так сильно, что несколько пушистиков забились в угол клетки, а старый черный ворон, пробудившийся ото сна, недовольно каркнул. Девушка покосилась на птицу и произнесла про себя обережный заговор, которому обучила ее мать. Она боялась крика ворона и считала, что лишняя осторожность не помешает, особенно в сложившейся ситуации.
Спустившись в подвал, Ханна так и застыла на последней ступеньке, так как совершенно не ожидала, что ее ночной гость встретит ее сидя на кровать в полном сознании и с неподдельным любопытством в глазах. Ее вчерашняя смелость в миг улетучилась и девушка не нашла в себе сил сделать шаг навстречу незнакомцу.
Здравствуйте, — несмело начала она, когда поняла, что мужчина едва ли заговорит первым. Теллер не сразу осознала, насколько глупым и нерешительным прозвучало ее приветствие, так, будто это она вломилась к нему домой и теперь должна объясниться. Потому она добавила — Меня зовут Ханна. Вы постучались ко мне ночью. Вас ранили. — Волшебница указала взглядом на дверь и на прослеживающийся кровавый след, тянувшийся от ступеней к кровати. — Я обещала вам помочь. Вот. — Девушке пришлось сделать несколько шагов вперед для того, чтобы иметь возможность оставить на прикроватной тумбе несколько пузырьков с зельем. — Это должно помочь вам с вашей раной.
Она отошла назад и облокотилась о холодную стену. Не сводя глаз с волшебника, Ханна размышляла, станет ли его появление в ее жизни значимым и примет ли он ее помощь. Кто он такой, откуда пришел и кто его ранил. Откуда на его теле эти шрамы и настоящая ли эта Черная Метка. Наверняка настоящая. Она рассматривала его изучающее, все еще со страхом и ждала, когда он наконец заговорит.
[NIC]Hannah Teller[/NIC]

Отредактировано Tuppence Lufkin (2016-09-21 02:34:37)

+1

5

Ему снились неизвестные берега: бушующее синее море и белый песок под босыми ступнями. Солнце медленно спускалось за линии горизонта, окрашивая багрянцем все, до чего доставали его вездесущие лучи: пенящиеся соленые воды, береговую линию, пальцы мужчины, перебирающие ограненную морем гальку. Когда светило достигло своей точки невозврата, того участка небосвода, где ему невозможно было уже передумать, а оставался только один путь – вниз, вниз, до самого утра, вода вдруг забурлила, вздыбилась и принялась менять цвет. Из темно-синей – в лазурь, из лазури – к пурпуру и, наконец, море стало алым. Алым и густым. Песок под ногами Закари стал ржаветь и проседать, не успел волшебник поднять головы, как весь мир, секунду назад дышащий покоем и умиротворением вдруг начал пульсировать, как наполненная кровью артерия. Мгновенье – и ее тонкие стенки лопнули. Кровавое море вышло из берегов, захлестнуло мужчину своими тягучими, металлическими волнами, наполнило рот солью. Кровь была повсюду – на босых ногах, на руках; она струями стекала по крепкой спине, заливалась в нос, жгла железом глаза. Гойл попытался закричать, но поток густой, как кисель, влаги тут же оказался во рту, забулькал, захрипел, проникая в пищевод и ниже. Он захлебывался и задыхался одновременно, от недостатка воздуха сдавило легкие, бок пронзило лихорадочной болью, а Черная метка на руке, казалось, злорадно кривилась в лучах кровавого солнца.
Закари проснулся в холодном, липком поту под тяжелым одеялом. Перед глазами все плыло, от каждого глубоко вдоха саднило пересохшее горло. В тяжелой голове, наполненной пресной ватой, медленно и лениво, будто металлические шарики, перекатывались мысли. Гойлу понадобились долгие минуты, растянувшиеся едва ли не в часы, чтобы вспомнить, что именно произошло: люди в масках, крики, возня, вспышки заклинаний, от которых трещала дверь его съемной квартиры над одним из пабов, когда Зак поспешно влезал в одежду и отыскивал на прикроватной тумбочке волшебную палочку. Потом – неудачное аппарирование под бетонный мост, забытье, вызванное кровопотерей, и вновь всполохи грязно-рыжего света, так удачно сочетающиеся с цветом его крови.
Волшебник резко сел. Толстое одеяло соскользнуло с его груди вместе с мантией, мех которой защекотал обнаженную кожу. Он осмотрелся по сторонам, с недоумением понимая, что оказался в крошечной комнатушке, больше похожей на подвал. В дальнем углу громоздились птичьи клетки, коробки и несколько табуреток со сломанными ножками. Серого света увядающего дня, пробивающегося сквозь узкое оконце, оказалось достаточно, чтобы осветить все помещение целиком. В комнате тяжело пахло пылью, но вместе с тем был различим тонкий цветочный аромат. Лоскутное одеяло было аккуратно заштопано в нескольких местах, на прикроватной тумбочке лежал простой деревянный гребень, среди редких зубьев которого золотилась пара длинных волосков.
Гойл облизал пересохшие губы. Память урывками предоставляла ему картины минувшей ночи (или, быть может, он спал несколько суток, неделю?). Тяжелая деревянная дверь с металлическими пластинами и латунной ручкой; зыбкое ощущение тепла и безопасности, идущее бок о бок с холодом от каменных ступеней; чье-то тоненькое, словно птичье запястье в его мертвой хватке и женский голос, слов которого Зак так и не умудрился понять. Будто в подтверждении этих воспоминаний, Гойл увидел ржавые пятна, тропинкой бегущие от двери к узкой кровати, на которой он сидел. Рядом с ней стояла небольшая миска, из которой остро пахло травами. Боль в разодранном заклинанием боку и раненной руке устало пульсировала, но больше не доставляла острого дискомфорта. Однако как только Закари спустил с постели ноги, он почувствовал, что предательская слабость тяжело стискивает его тело. Мышцы гудели, голова раскалывалась на части, каждое движение провоцировало ноющее ощущение собственной беспомощности. Рана не зажила до конца, но ее распахнутые края немного сошлись, остановив кровотечение. Она оставалась горячей, как вскипяченная вода и Гойлу хотелось надеяться, что внутрь не попала инфекция.
В комнате Закари был один, но его не покидало ощущение чьего-то постоянного присутствия. Кто-то неизвестный, не побоявшийся в ночи открыть незнакомцу дверь, кто-то, от чьих волос пахло луговыми цветами, в чьей комнате беспорядок граничил с аккуратностью, решился сохранить бывшему Пожирателю Смерти жизнь. Стоило Гойлу вспомнить о Черной метке, и предплечье тут же взорвалось болью такой силой, словно к коже волшебника прижали раскаленное добела железо. Он закусил губу, чтобы не закричать в голос, сполз с постели и на корточках добрался до миски с водой. Наощупь отыскав сброшенную на стул футболку, которую явно пытались привести в порядок (пусть это и не удалось сделать), Зак окунул ее в остатки травяного настоя и, сотрясаясь от накатывающей волнами агонии, туго замотал предплечье. Облечение пришло не сразу: Гойл еще долго метался по комнате, не решаясь даже подойти к окну, вздрагивал каждый раз, как у него над головой раздавались голоса или тяжелые шаги, а ближе к вечеру вооружился одной из отломанных ножек стула, даже не соображая, насколько нелепо это выглядит. Он облачился в мантию, собираясь уходить, через пятнадцать минут скинул ее на пол, потому что от жары стали плавиться кости. В неясном беспокойстве принялся рыться в небольшом, скособоченном комоде, выдвигая ящики один за другим: застиранные платья, заштопанные чулки, женское белье, кусочки душистого мыла (так вот откуда взялся цветочный запах!). От движения рана снова разболелась, и Зак был вынужден присесть на измятые простыни. Ему нужно было выбираться отсюда. Из зверинца, в котором, похоже, оказался по чистой случайности, из Лондона, может быть, даже из страны. Но у Гойла не было ни палочки, ни сменной одежды (исключая мантию и брюки, которые выглядели достаточно неплохо), ни представления о том, что следует делать дальше.
Он так и остался сидеть на кровати, вцепившись пальцами в жесткий матрац и буровя невидящим взглядом дверь, которая вела наверх. В его воспалённом, утомившемся мозгу созревал план сомнительного содержания, в тот момент, казавшийся едва ли не самым гениальным изобретением Закари Гойла. 
Наверху хлопнула дверь, звякнув на прощание колокольчиком, спустя несколько минут послышались легкие, едва различимые шаги, и дверь, с которой Зак не сводил глаз, боязливо распахнулась. Мужчина увидел совсем молоденькую девушку с копной пшеничных волос, с открытым, миловидным лицом и усталым взглядом затравленного охотниками зверька. Он его глаз не укрылось потрепанное рабочее платье и запачканный передник, к которому у самой талии приклеилась парочка пуховых перьев, узкие ладони со следами не заживающих царапин, - и эти детали убедили Гойла в верности своих предположений. Каким-то чудом (вряд ли можно было подобрать иное слово), ему удалось оказаться в магическом зверинце в Хогсмиде, в тесном, захламленном подвальчике у незнакомой девушки, в руках которой оказалась его жизнь.
Гойл наблюдал за движениями девушки внимательно и настороженно, будто хищник, следящий за перемещением своей добычи. Ее слова достигали его слуха лишь отчасти – собственные мысли в черепной коробке звучали гораздо громче ее речи. Ханна. Девушка сказала, что ее зовут Ханна и она хочет ему помочь. Пузырьки с неясным содержимым оказались на тумбочке, а сама девушка засеменила назад. Пожалуй, единственный ее правильный маневр.
- Здравствуй, - и без того низкий голос Зака показался сиплым и рокочущим, непривычным после целого дня тишины. Он перехватил взгляд молодой волшебницы и попытался улыбнуться ей так, чтобы улыбка не показалась судорогой. И в момент, когда в ее маленьком личике что-то неуловимо изменилось, мужчина вскочил с кровати и через секунду оказался рядом. Крепкие руки, не потерявшие хватки, вцепились в худые плечи девчонки, дернули ту на себя и, не чувствуя достойного сопротивления, развернули к Гойлу спиной. Одной рукой волшебник зажал Ханне рот, краем сознания отметив, что его ладонь почти полностью закрывает ее лицо; второй прижал девушку к себе, ощущая обнаженной грудью, как быстро стали вздыматься ее острые лопатки в такт судорожным попыткам дышать.  Возмущенная резкими движениями рана тотчас же засаднила.
- А теперь, Золушка, послушай меня, - прохрипел волшебник в светловолосую макушку. – Я сам выберу способ оказания помощи, договорились? – в подтверждении своих слов Гойл бесцеремонно принялся шарить правой рукой по платью блондинки. Его пальцы достаточно быстро отыскали желаемое: волшебная палочка была убрана в карман передника, из которого Ханна минутой ранее достала пузырьки.
- Вот и славно. Как думаешь, мы с тобой поладим? – Зак прижал девчонку еще крепче, так, что биение его собственного сердца заставило завибрировать ее позвонки. – И я так считаю, - не дождавшись ответа, произнес он. Поморщившись от все возрастающей боли в боку, Гойл немного ослабил хватку. – Сейчас я уберу руку, и ты, как хорошая девочка, молча сядешь на кровать. Только не вздумай меня дурить, - очень медленно, стараясь не пропустить ни одного движения, Зак отнял ладонь от губ светловолосой и слегка подтолкнул ее в спину.

+1

6

[NIC]Hannah Teller[/NIC]
На мгновение Ханне показалось, что её хитроумный план удался. Перед её глазами возникла чёрная метка, которую она разглядела на теле пострадавшего волшебника. Быть может тогда ночью, в тот самый момент как она незаметно, аккуратно, будто боялась, что её уличат в чем-то ужасном, провела своим пальцем вдоль изображения змеи, в её светловолосой голове возникла одна единственная мысль – этот мужчина и впрямь ниспослан ей свыше. Не самый из прекрасных принцев, скорее из породы разбойников, но зачастую именно разбойники и западают в сердца милых девушек. Ханна Теллер была из тех милых девушек, которым их обаяние играет отнюдь не на пользу, а напротив, выставляют их глупыми и беззащитными. Они склонны доверять не тем людям и обжигаясь, продолжают самоотверженно тянуться к огню. Темноволосый незнакомец в пропитанной кровью мантии мог стать для неё роковым пламенем, которому суждено спалить её дотла и тем самым прекратить её страдания. Ей больше не пришлось бы подлаживаться под суровый взрослый мир, чтоб позднее, набравшись опыта и горчи, выходить на борьбу с трудностями. Несносная тетушка, нетерпимые однокурсники, похотливый работодатель; она спасла его для того, чтоб он спас её от них. Но на самом деле все было не так. Ханна хотела жить, она любила жизнь и оказавшись в руках пожирателя смерти она осознала это ясно, как никогда прежде. Она больше никогда не пожалуется на тяжёлый труд, на капризного клиента, на преследующий её по утрам солнечный луч. Никто не научил девушку не доверять незнакомцам, никто не предостерёг её, что далеко не в каждом человеке можно разглядеть что-то хорошее. Она так отважно учится на своих ошибках, не до конца осознавая, что следующая может стать последней. Или, быть может, это она и есть.
Глупая, глупая Ханна со своей добротой, со своими зельями, купленными на последние деньги. Значил ли её добрый жест хоть что-то для такого страшного человека. Была ли его мольба о помощи в ту ночь проблеском искренности или же отменно завуалированной фальшью, предназначенной для того, чтобы загнать её в ловушку. Волшебница с трудом могла представить себе, чем именно она, обыкновенная девчонка из обыкновенного подвала, могла заинтересовать приспешника Темного Лорда. Это было настолько абсурдно, что светловолосой было куда проще поверить в то, что её плечи сжимает действительно несчастный, нуждающийся в помощи человек, который, вполне возможно, не привык к хорошему отношению. Как и она. Да только Теллер всегда умудрялась поддерживать в себе веру в лучшее и наивно взращивала в себе надежду на то, что все у неё в конечном итоге сложится хорошо. Но тот человек, который прикрыл своей ладонью её рот, чье биение сердца заставляло замирать её собственное, мог пойти совершенно иным путём, темным путём непринятия и агрессии. Она не могла его винить, даже тогда, когда в его сильных руках она боялась даже дышать, так как не знала о его прошлом и истинных причинах поступать так, как он поступает.
Стоило хватке мужчины ослабнуть, Ханна дернулась в сторону лестницы, но сделала это скорее непроизвольно. Разумом она понимала, что бежать бесполезно, что даже если ей удастся взобраться наверх, ей едва ли хватит сил и времени выбраться из лавки до того, как обидчик вновь её настигнет, но тело, подчиняющееся слепым инстинктам, твердило ей «нужно спасаться, спасаться бегством». Можно ударить его в раненный бок, тогда она выиграет немного времени. Но это, очевидно, слишком большой и не оправданный риск. Куда делась её вера вовсе хорошее? Скорее всего, была подавлена вместе с её волей.
Девушка боялась. Боялась вполне обоснованно, боялась умереть в этом чертовом подвале, среди клеток и прочего мусора. Она обреченно повиновалась строгому наказу и присела на край кровати, той самой, которую прошлой ночью уступила неблагодарному человеку.
- Я не хотела причинить вам вреда. Я и не подумала бы. – Тихо проговорила светловолосая, боясь поднять глаза. Она не хотела злить волшебника, но в то же время возрастающее в ней возмущение не позволяло ей смолчать. Если ее бездыханное тело суждено будет обнаружить владельцу волшебного зверинца, почему она не может перед смертью постоять за себя. – Если бы не я, вы были бы уже мертвы! – и Ханна не преувеличивала. Пожиратель и сам должен был это понимать. Она встала с кровати, давая понять полуобнаженному мужчине, что не боится его. Боится, на самом-то деле, но ему не обязательно об этом знать. – Убьёшь меня? – Отбросив всякие церемонии, которые на деле больше не имели никакого смысла, тихо поинтересовалась волшебница. Роль послушной пленницы совершенно ей не импонировала, но и дерзить обидчику было бы настоящей глупостью. Она просто хотела знать, на что ей расчитывать и надеялась на искренний ответ.

Отредактировано Tuppence Lufkin (2016-09-27 23:59:32)

+1

7

Маленькая птичка со светлым оперением, эти клетки, валяющиеся в подвале, явно предназначались для нее самой. Как она сказала ее зовут? Ханна. Простое, короткое, звучное имя для девочки, которая  живет под землей и смотрит на мир сквозь запыленное, покрытое сетью трещинок окно; смотрит на ноги прохожих, возвращающихся домой, на взметавшуюся вслед за ними снежную пургу или дождевые брызги. Здесь, в этом маленьком чулане, ей едва хватало места для себя самой, здесь и воздуха было мало. Но она все-таки уступила постель незнакомому раненному мужчине с Черной меткой на предплечье, в то время как другая, более сообразительная, сообщила бы в Министерство магии, не дожидаясь, когда незнакомец придет в себя. Эта глупенькая Ханна принесла ему какие-то настойки, что по ее словам, могли бы помочь, вместо того, чтобы купить себе новое платье, ведь то, что было на ней надето, пусть и отличалось аккуратностью, явно просилось на выброс.
Так почему Гойл вел себя, как дикое зверье, ворвавшееся в чужой дом и старающееся как можно скорее навести собственный порядок? Вероятно потому, что он и был зверем, затравленным, раненным, голодным. В его голове не могла уложиться мысль о том, что кто-то способен помочь ему совершенно искренне, ничего не требуя взамен, просто потому, что в природе людей было заложено протягивать друг другу руку помощи. В мире, в котором существовал Закари Гойл, эти законы ничего не значили, были лишь глупостью и блажью, сказкой, которую родители рассказывают своим детям на ночь, не забывая добавлять перед сном, что окружающие люди – зло, и желают они только дурного.
От Зака не укрылось инстинктивное движение Ханны в сторону тяжелой дубовой двери, за которой, как он предполагал, пряталась лестница, ведущая наверх. Мужчина, однако, не шевельнулся. Птички, подобные светловолосой девушке, лелеют в себе мечту улететь, но им никогда не суждено вырваться из своего заточения, какой бы ужасной и устрашающей не была клетка. Они только порхают до тех пор, пока силы их не оставят и бестолково бьются о прутья, превращая свои косточки в труху.
Когда Ханна опустилась  на самый краешек разобранной кровати, явной свидетельницы тяжелой ночи, в течение которой дурман не покидал голову волшебника, а лихорадка терзала его тело, Закари пододвинул шаткий деревянный стул и сел напротив блондинки, уперев локти в колени. Расстояние между ними снова сократилось, когда Гойл подался вперед, почти касаясь кончиками пальцев подола потрепанного платья. Волшебная палочка девушки лежала рядом, и приятное, пусть и немного возмущенное тепло от ее живого древка, придавало Закари уверенности. Ханна старалась не смотреть на своего неожиданного гостя, кажется, она всерьез пыталась сделать вид, что увлечена собственными ладонями, тыльная сторона которых была покрыта мелкими ссадинами и порезами. Гойл разглядывал девушку сам, без стеснения и неловкости, вновь примечая тонкие черты ее лица, длинные ресницы, отбрасывающие тень на зардевшиеся румянцем щеки, и светлые, чуть вьющиеся волосы.  Такую, как Ханна, он бы не заметил при иных обстоятельства: Закари был падок на ярких, эффектных женщин, чья красота бросалась в глаза и жалила, словно кобра. Такой всегда была Лана, и при воспоминании о ней, Гойл почувствовал саднящий приступ дурноты.
Но в девушке напротив не было дьявольских черт, она была похожа на голубку, а не на хищника, не на охотника, а на вечную жертву, что не привыкла откусывать у жизни куски, которыми та не желала делиться по доброй воле.  И, тем не менее, Ханна была красива той нежной, трепетной красотой, которую так сложно разглядеть с первого взгляда, но которая раскрывает тем полнее, чем ближе ты приближаешься к ее обладательнице.
Слова Ханны затронули в его душе покрытые толстым слоем пыли и пепла струны, и в ответ на ее тихое но пламенное заверение в бескорыстности собственной помощи, Зак поморщился и откинулся на спинку стула, чуть прикрывая глаза. Боль злой собакой глодала его раны, в который раз за прошедшие часы напоминая, насколько зыбкой является уверенность человека в собственной неуязвимости и бессмертии. Секундное промедление, несосредоточенная аппарация, несколько лишних часов на морозном воздухе – и Пожиратели смерти нашли бы то, чего так желали: остывающее тело, припорошенное тонким слоем медленно падающего снега. За всю свою жизнь Закари не был так близок к смерти, как был прошлой ночью, и если свет в подвальном оконце и маленькая волшебница, не побоявшаяся открыть дверь, не были вторым шансом, дарованным свыше, мужчина не постеснялся назвать бы эту встречу судьбой.
- Это верно, - задумчиво ответил волшебник на смелое заявление светловолосой. «Вы были бы уже мертвы!» - Гойл поднял ресницы и вперил взгляд в ее худенькую фигурку, вдруг выросшую на пару десятков дюймов. Он ведь и вправду давно был бы мертв, стал бы добычей для стервятников в тяжелых масках, которые клевали бы его останки до тех пор, пока от тела не осталось бы ничего. Но вместо того, чтобы хоть на секунду задуматься о благодарности к той, что собственноручно стащила его по холодным ступеням внутрь, где слабым огоньком надежды горел светильник, Зак уже успел поселить в ее быстро бьющемся сердечке страх.
- Разумеется, нет, - голос прозвучал раздраженно. Гойл и был раздражен, не столько приступом неуместной храбрости, сколько чувством, смутно напоминающим стыд. – Сядь, - приказал он девчонке, но та даже и не думала послушаться.
- Сядь, Ханна, - повторил мужчина  уже мягче, глядя снизу вверх на растрепанные пряди светлых волос и быстро вздымающуюся в такт торопливому дыханию грудь.
- Что это? – спросил Гойл, повернув голову и словно впервые заметив на тумбочке пузырьки с мутным содержимым. Он протянул руку, морщась от возрастающей боли, взял одну из склянок и, откупорив пробку, вздохнул терпкий, травяной аромат. – Это нужно пить? Ханна смотрела на него, не сводя глаз.
- Я не причиню тебе зла, принцесса, - вкрадчиво заверил ее Зак и от того, каким искренним показался ему собственный голос, волшебнику стало не по себе. – Ты знаешь, кто я, - он, горько усмехнувшись, кивнул на собственное предплечье, так и перемотанное перепачканной футболкой. – Но все будет в порядке, если ты не совершишь глупостей. Мне нужна еда и кое-какая одежда, а после этого я уйду, и все в твоей жизни станет как прежде. А еще тебе придется объяснить, что делать с этими проклятыми зельями.

+1


Вы здесь » Elder: who tells your story? » Specialis Revelio » I want to love, but my hair smells of war [декабрь 1976]


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно