Аарон склонился над мраморным рабочим столом и устало сжал переносицу большим и указательным пальцем. Его черепная коробка трещала по швам от нечеловеческой головной боли: создавалось ощущение, что кто-то неизвестный вскрывает его череп тупым скальпелем, со злостью пытаясь вогнать тот поглубже, чтобы толстая кость поддалась. Мужчина боялся пошевелиться: каждое движение несло за собой новую вспышку, новую попытку неизвестного пробраться глубже, к самому мозгу, поэтому Блэквуд вот уже двадцать минут сидел почти неподвижно. Перед ним, на столе, заваленном исписанным пергаментом. Поломанными перьями и не распакованными коробочками с чернилами, лежал отчет по вскрытию, который Аарон закончил двумя днями ранее. Сегодня после обеда один из его помощников, заикаясь от волнения и теребя свою лимонную мантию, аккуратно положил бумагу ему на стол.
- Мистер Блэквуд, сэр, - начал он нерешительно. – Вы…простите, пожалуйста. Вы ошиблись. Вот здесь, в выводах. Наверное, просто описались, сэр.  Ведь вы при мне говорили, что смерть наступила от асфиксии.
Аарон сдержанно поблагодарил помощника и попросил оставить его одного. После нескольких выкуренных сигарет (дурная привычка осталась еще со школьных времен, когда Блэквуд баловался никотином со своими приятелями-маглами) в просторном подвальном кабинете госпиталя, где было полно холодного камня и теплых книг, было настолько накурено, что слезились глаза. В вонючем дыме ошибка из отчета никуда не исчезла, к ней прибавилась только разрывающая головная боль и злое недоумение. Аарон был хорошим патологоанатомом, точно так же, как он был хорошим канцелярским работником. Многостраничные отчеты, рассуждения о возможных причинах смерти, стоявшие бок о бок с конкретными фактами, даже несколько научных статей и диссертация по колдомедицине, ставшая одой из лучших работ на такую сложную тему, как «внутричерепные изменения, как последствия Непростительных заклятий» - все это давалось американцу слишком легко. И вот, спустя столько лет успешной, плодотворной работы, волшебник допустил ошибку в стандартном отчете о вскрытии, которые писал каждые несколько дней. Ему стал дурно: он головной боли, от стыда, от раздражения и злости, от того, что руки вновь предательски стали трястись, как будто в нем самом не осталось никаких сил, чтобы обуздать свое ослабевшее тело и привести в порядок разбредшиеся по сторонам мысли.
Он думал, что все изменится, если они переедут в Лондон. Грейс так этого хотела, что ее страстное желание очень скоро стало его собственным.  Именно так женщинам удается манипулировать мужьями – вкладывая им в голову то, о чем те даже не помышляли, как будто закапывая в землю гранату с выдернутой чекой. Она захотела в Англию – и Блэквуд бросил все, не испытывая ни сожаления, ни горечи. Что ему мать, отец, что ему братья и бегущая вверх карьера, если его любимая супруга была несчастна? Попроси она его отказаться от того немногого, что еще осталось от Аарона Блэквуда, и он сделал бы это, не задавая лишних вопросов. Но в ответ на такую жертвенность, американцу хотелось получить что-то взамен. В ответ он желал свою жену.
Такой, какой Грейс была еще несколько лет назад: улыбчивой, солнечной красавицей, чей смех был подобен перезвону серебряных колокольчиков, чьи нежные руки были ласковыми и теплыми, и одно их касание сводило его с ума. Он мечтал получить свою прелестную жену обратно, всю ее, целиком: с игривыми искорками в голубых глазах, с привычкой в задумчивости накручивать светлые локоны на изящные пальцы, с ее торопливым, журчавшим, как ручей голосом, когда она пыталась что-то ему объяснить, а он не слушал, зачарованный расплавленным солнцем в ее волосах, линией шеи, движением губ. Грейс и впрямь очнулась в этом сыром, сером городе, но ненадолго, кажется, только для того, чтобы, сделав несколько жадных вдохов, вновь кинуться вниз, в ту пропасть, где Аарон порой не мог ее отыскать, сколько бы не звал.
- Мистер Блэквуд, сэр, - дверь в кабинет приоткрылась с отвратительным скрипом, звук которого с силой ударил по воспаленным нервам мужчины. – Уже половина одиннадцатого.
- Ступай, Бернард, - ответил американец, только сейчас заметив, что вот уже несколько часов сидит в совершенной темноте над отчетом, который он так и не исправил.
- Вам бы тоже домой, сэр. К жене.
Аарон кивнул. Домой, к жене. Где то успокоение и трепет, который он испытывал раньше при этих словах? Где-то глубоко, за толстым слоем пепла от того, что мужчина сжег, принося в жертву неизвестным богам.
- Да, скоро пойду.
Оставшись один, Блэквуд движением палочки зажег настольные лампы, мягко осветившие вечно холодный кабинет, и исправил отчет о вскрытии с помощью нескольких размашистых предложений. Буквы в строчках плясали, как девки на карнавале из-за преследующего Блэквода тремора рук, но он не стал переписывать все заново – слишком устал. Он собрал необходимые бумаги в портфель из драконьей кожи (еще планировал поработать дома), накинул теплую мантию на плечи и, попрощавшись с круглолицей целительницей, дежурившей на посту, вышел из здания госпиталя на пустынные улицы магловского Лондона.
Свежий осенний воздух остудил пылающую голову волшебника, боль стала терпимой, такой, какой бывала обычно: всего лишь ощущение, что голову сдавливают тиски, Блэквуд научился с ней жить. Пешком он прошел почти половину пути, и лишь потом аппарировал к порогу дома. Не поднимая головы, чтобы посмотреть, светятся ли окна второго этажа, Аарон вошел в небольшую парадную и оставил на вешалке дорожную мантию. С одной стороны, ему отчаянно хотелось, чтобы Грейс мирно спала в их общей постели. Он бы налил себе немного ее фамильного виски, посидел за бумагами, чтобы ближе к рассвету подняться наверх и лечь подле нее, зарывшись лицом в светлые волосы, а на утро, проспав всего пару часов, бесшумно ускользнуть в госпиталь, будто он всего лишь редкий гость в собственном доме. А с другой, каждый вечер, возвращаясь в этот маленький, но уютный домик на самой окраине, Аарон надеялся на то, что уж в этот раз на пороге его встретит его молодая красавица-жена с раскрасневшимся от переделанных за день дел лицом, в новом платье, которое он не без удовольствия снял бы тут же, на самом пороге. 
Он умылся внизу, ослабил узел тугого галстука и расстегнул несколько пуговиц на белой рубашке. Несколько минут потратив за изучение собственного отражения в зеркале (зрелище малоприятное: худое измученное лицо и росчерк темных кругов под глазами), Блэквуд поднялся наверх. Из-под двери спальни лился мягкий оранжевый свет, и, испытывая трусливое желание спуститься обратно, Аарон все же взялся за ручку и вошел.
Грейс обернулась, позволив американцу рассмотреть ее бледное личико с ярким пятном воспаленных губ. В голове мужчины скользнула мысль, что они оба неожиданно вдруг стали похожи на призраков самих себя: уставшие от борьбы с неясным врагом. Аарон обнял ее, чувствуя под ладонями тонкую ткань ее ночной рубашки, выступающую лестницу ребер и шелк пшеничных волос. Последнее время нежность между ними была чем-то редким, особенным, как подарок на праздник, что случается раз в пару лет, поэтому Блэквуд сжал жену чуть сильнее, прижимая ее к себе еще крепче, еще чуточку ближе.
- Прости, - совершенно искренне попросил волшебник, касаясь губами виска Грейс. – Очень много работы, - американец взял девушку за плечи и отстранил от себя, всматриваясь в до боли любимые черты лица. Его взгляд скользнул выше, к большим окнам, за которые в ночной темноте были едва различимы ветви деревьев, и остановился на прикроватном столике, на котором издевательски поблескивала стеклом бутылка крепкого виски.
- Грейс, - темные брови Блэквуда сошлись на переносице. Головная боль, словно дожидаясь своего часа, вернулась, зло вцепившись в плоть волшебника. – Я же просил тебя этого больше не делать.