Гойл смял записку и несколько раз покрутил комочек из плотного пергамента между пальцами. От бумаги едва различимо пахло влажным снегом, затхлым сеном, в котором возятся совы в совятнях Косого переулка и еще чем-то, чего обоняние Зака никак не могло идентифицировать, но что определенно напоминало терпкие, горьковатые женские духи. Он знал, что Лана такими никогда не пользовалась. Впрочем, действительно ли знал? Молодая женщина, которую Закари встретил в богатом клубе, не имела ничего общего с девушкой, по которой он когда-то сходил с ума. Если Лана  с легкостью заменила одного мужчину в своей постели другим (или, может быть, несколькими?), отказался от мечтаний, которыми делилась с ним долгими вечерами и предала все то, что как Гойл думал, было ей дорого, неужели она не могла приобрести себе новый парфюм?
Неохотно он развернул смятый лист и вновь прочел несколько слов, выведенных аккуратным, убористым почерком. Маленькая сипуха с круглыми, как блюдца, глазами, нашла его в Лютном переулке, и это пернатое животное не одурачило даже оборотное зелье, под которым Гойл проводил вечер. Все его вечера стали похожи друг на друга, как были похожи и до этого. Теперь просторный подвал дома Лестрейнджей сменился сомнительными заведениями и пабами, каждый из которых был еще злачнее и грязнее предыдущего. Встреча с Мортлейк как будто выбила несколько балок из-под ног Зака, и теперь он опасно балансировал на самых мысках, чувствуя, что в каждую следующую секунду может оступиться, и тогда петля на его шее затянется, не успеет он и вздохнуть.
Но ему, черт подери, не было до этого никакого дела. Каждый проклятый вечер он надирался в хлам, заливал в себя такое количество огневиски, что перед глазами принимались плясать пикси, выряженные в балетные пачки, а потом с трудом обнаруживал себя то лицом на липком, пыльном столе в окружении пустых бокалов и без золотых монет в кармане поношенной мантии, то в каком-нибудь сыром, промозглом переулке в попытках отыскать верное направление, то (и это было самым ужасным) вновь перед входом в «Химеру», где по субботам так громко играла музыка, что весь народ тянулся к заведению. К вечеру Закари едва приходил в себя, да и то лишь для того, чтобы в который раз проверить запасы оборотного зелья и получить порцию презрительно-озабоченных взглядов Рабастана, который все реже находил своего друга на привычном месте. Спроси кто-нибудь Гойла, что именно он ищет на улочках Лютного переулка, он сам не сумел бы внятно ответить. Может быть, где-то там, на дне очередного бокала притаилось успокоение, которого он так жаждал; возможно, в одной из ставших частым явлением, потасовок, он намеревался отыскать самого себя, но вместо этого обнаруживал лишь сбитые в кровь кулаки и несколько новых шрамов; или среди приятелей на один вечер потерялся ответ на вопрос «что ему делать дальше?». Так что ему делать? Вновь собирать немногочисленные вещи и бежать, опасаясь Пожирателей Смерти, что наверняка уже знали о возвращении Закари Гойла или остаться здесь, дожидаясь часа своего суда, каким бы он ни был. Ведь Зак так долго пытался от него спастись, укрыться в чужом доме, в чужой стране, повсюду оставляя за собой ржавые пятна чужой крови и тошнотворный запах смерти, преследующий его по пятам.  Ему больше некуда было бежать, у него не было больше сил на очередной бессмысленный спринт.
Мужчина вновь перечитал ровные строчки, и на этот раз поднес пергамент к дрожащему пламеню свечи. Огонь лизнул уголок, пробуя его на вкус, и в следующую секунду вся бумага занялась, отбрасывая причудливые тени на каменный пол подвала. Если Лана была так глупа, что хотя бы на секунду поверила в возможность прихода Закари по первому ее зову, то он намеревался ее разочаровать. Разумеется, Гойл не примет вежливое предложение «поговорить спокойно» - какое ему, по большому счету, дело, что эта маленькая, изворотливая змея намеревается ему сказать.  Разумеется, в том случае, если она вообще собиралась приходить. Не стоило обладать богатым воображением, чтобы представить себе ситуацию, в которой Зака поджидал десяток Пожирателей Смерти, притаившихся в назначенном месте в указанное в записке время.
Время в подвале поместья Лестрейнджей текло по-особенному и напоминало вязкую, вонючую топь, с той лишь разницей, что болото скрывалось за пышными гобеленами и мебелью ручной работы. Здесь, под душистым флером благовоний, притаилась затхлость и влажность, за коврами – холод и равнодушие камня, за мнимой безопасностью – постоянный страх был рассекреченным, утянуть в преисподнюю и себя, и Рабастана. Когда старые, покрытые толстым слоем пыли часы пробили десять, Гойл с недоумением обнаружил в собственной искореженной мозолями и царапинами ладони стеклянный пузырек с зельем. Несколько долгих секунд, в течение которых часы отбивали положенное количество раз, напоминая набат, мужчина разглядывал магический элексир, а потом, не задумываясь больше ни на секунду, выпил его одним глотком. Оборотное зелье вступило в силу, жадно принялось искажать черты Гойла, превращая его в кого-то другого, в кого-то, кем Закари никогда не суждено было стать. Кожа словно закипела, забурлила, подобно вареву в котле, горло обожгло, глазные яблоки налились жгучей болью, и сантиметр за сантиметром его тело стало незнакомым и чужим. Из большого зеркала, явно надоевшего в свое время миссис Лестрейндж, на волшебника смотрел высокий коренастый мужчина с начавшей уже седеть бородой. Его новое отражение прошлось рукой по короткостриженым волосам, по мантии, которая удивительным образом оказалась впору, и, судя по выражению морщинистого лица, осталось вполне довольно.
Гойл аппарировал в Лютный переулок, где ветер завывал и кусал за голые руки, словно зверь, сорвавшийся с цепи. Место, где Лана назначила ему встречу, было найти достаточно сложно: он петлял по закоулкам, то и дело наталкиваясь то на тупик, то на каменную кладку очередной стены. Наконец, Зак отыскал маленькую улочку, вливающуюся в крошечный, пустующий задний двор одного из пабов. Под покрытой снежным пеплом аркой на ветру болтались засохшие ветви омелы, больше напоминавшие скелеты каких-то крошечных существ. Гойл остановился ровно под ними, ощущая, как на чужое лицо падают неспешные снежинки, как холод пронизывает его насквозь, добираясь до того, что осталось от его души, отыскивая на самом ее дне очевидный ответ на вопрос, почему он все-таки сюда пришел.

Все, что Зак в последнее время делал – рисковал. Сама идея возвращения в Лондон, в то время как в Португалии он почти успел начать жизнь заново и обзавестись подобием новой семьи, была нелепа и безумна. И после нее глупости следовали одна за другой. Вместо того, чтобы затаиться под сенью дома Лестрейнджей и влачить существование подземной крысы, Гойл вернулся в клуб, где пела Лана и где на каждом шагу ему встречались знакомые лица Пожирателей смерти и немногочисленных сотрудников Министерства Магии. Он продолжал ходить туда, смотреть на танцующую девушку, словно потерял остатки своего разума, а после, стоило только Мотрлейк написать короткую записку, примчался по первому ее зову, движимый любопытством и презрением и к ней, и к самому себе. Да, должно быть, он совершенно сошел с ума.
В переулке было холодно и морозно: снег неспешными хлопьями опускался под ноги, припорашивая узкие мыски дешевых ботинок, укладывался на плечи, как потерянный белый кот, влажным носом залезал за воротник. Закари чувствовал себя мальчишкой, пришедшим на свое первое свидание, что по всем законам жанра должно было закончиться полнейшим крахом: он мялся под засохшими ветвями омелы, сжимал и разжимал спрятанные в карманах мантии пальцы, и про себя отсчитывал время до появления девушки. Зачем Лана позвала его? Что хотела сказать? Разве не дал он ей понять при первой встрече, что само ее присутствие рядом вызывает в Заке рвотные позывы, что она омерзительная ему, что он даже не считает ее за человека – просто пустое, красивое тело. И ведь Лана не осталась в долгу – все такая же языкастая, полная яда девчонка, на секунду напомнившая Гойлу о причинах, по которым несколько лет назад она казалась лучшим из того, что когда-либо было в его жизни.
Так зачем она позвала? И почему он пришел? Закари тряхнул головой, как пес, отгоняющий прочь назойливых насекомых. Опустившиеся на волосы снежинки роем закружили к земле. Где-то в конце узкой улочки едва слышно заскрипел под легкими шагами снег. Гойл ощутил, как тренированное годами тело напряглось, готовое в следующую секунду метнуться в сторону, как пальцы автоматически сжали древко волшебной палочки, той самой, что он когда-то силой отобрал у светловолосой Ханны, как крепко сжались челюсти и рот наполнился привкусом металла. Признаться, волшебник не мог бы честно ответить на вопрос, кого ему меньше хотелось бы видеть в этом узком проулке. Лану, наедине с которой он боялся остаться едва ли не больше, чем с толпой изголодавшихся по крови Пожирателей смерти. Или их самих, людей в тяжелых металлических масках, каждый из которых мечтал разорвать Гойла на куски голыми руками.
Но девушка, вскоре появившаяся под слабым, колеблющимся светом, падавшим на улицу из окон второго и третьего этажей, заставила Закари вовсе перестать дышать. Он помнил Гекату урывками, всполохами софитов, что освещали ее смуглое лицо, когда старшая сестра Ланы выступала на сцене и срывала авиации, точно такие же, какие собирала сейчас младшая из девушек. Еще более зыбкими были воспоминания школьных дней, когда Зак изредка бросал взгляды на гибкую, стройную однокурсницу с глазами загнанной в угол пантеры, бросал, но никогда не задерживал надолго. Спустя годы Гойл с изумлением осознал, что учился вместе  сестрой Ланы, но в тот момент факт этот показался ему просто очередной нелепостью судьбы.  Со старшей Мортлейк он познакомился ближе, будучи уже в должности приятеля Ланы, и был с ней учтив ровно настолько, насколько должен быть обходителен мужчина с сестрой женщины, с которой он спит. Геката была для Закари плотно захлопнутой книгой в жестком переплете, одной из тех, что во «Флориш и Блоттс» держат в клетках, потому что они пытаются откусить руку нерадивому покупателю. Книгой, в которую Гойл никогда не пробовал заглянуть, признаться, даже никогда не хотел, всегда убежденный в том, что не найдет у той между строк ничего примечательного.
— Потерялась, bichano¹? – спросил мужчина раньше, чем Мортлейк успела произнести хоть слова. В его голове лихорадочными огоньками вспыхнули десятки, сотни вариантов возможных развитий событий, поводов, почему Геката пришла в этот переулок вместо Ланы. Может быть, с той что-то случилось? Один из приспешников Темного Лорда узнал, что певичка из клуба якшалась с тем, кого хотят видеть мертвым, и теперь Лана Мортлейк выпотрошена, как пойманный на охоте олень, и ее идеальное тело разлагается в подвале «Химеры». При мыслях об этом Гойл испытал и фанатичную радость, и саднящую горечь на самом кончике языка. Возможно, Геката была лишь посыльной, которой необходимо было что-то передать, или той, кого пускают в клетку со львами первой – в изобретательности и жестокости Ланы больше не приходилось сомневаться, а может быть, где-то под покровом ночи, за ее спиной прячутся завсегдатаи клубы в Лютном переулке с волшебными палочками наперевес.
Гойл скривил губы в издевательской усмешке, готовясь поинтересоваться, платят ли Гекате так же хорошо, как и ее маленькой сестричке, или, старшая по возрасту, она теперь довольствуется только объедками с сестринского стола, но слова застряли у него в горле. В неясном желтом свете, падающим из съемных комнат верхних этажей, глаза темноволосой волшебницы заблестели от плохо скрываемых слез, и то, с каким придыханием она задала вопрос, на секунду выбило почву из-под ног Закари. Она его узнала. Она… Неужели она была рада его видеть? Среди десятков людей, которые жаждали его смерти и тех немногих, кто знал о его возвращении, могла ли Геката Мортлейк стать той единственной, в ком факт прибытия Гойла в Лондон не вызвал ненависти или чувства обреченности?
— Я? — пробормотал мужчина, пробуя это слово на вкус. Свое собственное «я» он потерял, кажется, сотни лет назад. — Может быть. Смотря, кем ты хотела бы меня видеть, — задержав взгляд на лице Гекаты чуть дольше, чем следовало бы, Зак отвернулся и, сделав шаг назад, тяжело прислонился поясницей к кирпичной кладке стены. — Зачем мы здесь?

¹ - кошечка (порт.)