Elder: who tells your story?

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Elder: who tells your story? » Specialis Revelio » I come back to haunt you [январь 1979]


I come back to haunt you [январь 1979]

Сообщений 1 страница 5 из 5

1

Lana Mortlake & Zachary Goyle
клуб «Chimaera» в Лютном переулке, начало января 1979-го года
http://funkyimg.com/i/2htZP.png
http://funkyimg.com/i/2htZN.png
http://funkyimg.com/i/2htZQ.png
I COME BACK TO HAUNT YOU, MEMORIES WILL TAUNT YOU
AND I WILL TRY TO LOVE YOU IT'S NOT LIKE I'M ABOVE YOU

Отредактировано Zachary Goyle (2016-09-28 20:23:41)

+1

2

Когда в начале одиннадцатого она снова появилась в зале и заняла место в баре, музыка как будто стала звучать быстрее и громче, сотрясая стены и потолок; посетителей, которые пришли поглазеть на полуобнаженных девушек, прибавилось в несколько раз; а сами девушки, соблазнительно извиваясь под музыку, казалось, раскрепостились настолько, что того и гляди накинуться на первого попавшегося, кто предложит золотую монету. Ажиотаж был не хуже, чем на ее выступлениях каждую субботу.
— Не скучай, крошка, — незаметно подкравшись сзади, прошипел на ухо Эйвери, от чего Лана вздрогнула. Он положил руки на ее обнаженные плечи, и, выпрямившись, добавил, — Филипп присоединиться к нам через пару часов.
Она почувствовала, как его пальцы опустились ниже и теперь едва касались предплечий. По телу пробежала легкая дрожь, и снова появилось непреодолимое желание хорошенько врезать ему. Роджер был настоящим придурком и не вызывал ничего кроме отвращения, а его жалкие попытки соблазнить Лану забавляли даже Гиббона. Удивительно как такому неудачнику удалось заслужить расположение Темного Лорда и получить метку. На месте Гиббона, она бы давно избавилась от Эйвери, который вроде как должен был помогать ему с управлением клубом, но по сути ничего не делал, кроме того, что каждый вечер напивался до беспамятства в баре.
— Эй, Берти, — Эйвери подозвал бармена, и, обойдя Лану, устроился за барной стойкой. Берти подошел к ним через пару секунд, протирая тряпкой стакан. — Мне как обычно, а нашей очаровательной Лане бокал красного, — Роджер покосился на сидящую рядом Мортлейк, которая со скучающим видом наблюдала за извивающимися под громкую музыку танцовщицами на сцене. — Ты же не против?
Лана проигнорировала вопрос Пожирателя. Ее внимание привлекли возмущенные крики, ругань и испуганные девичьи визги у столика в нескольких метрах от барной стойки. Разгорячившиеся и возбужденные посетители, явно перебравшие с алкоголем, что-то не поделили и теперь выясняли отношения, затеяв потасовку.
Берти поставил перед Роджером стакан, который тщательно перед этим натер, и до самых краев налил огневиски.
— Ты разве не должен с этим разобраться? — повернувшись к Роджеру и одарив его своей лучшей очаровательной улыбкой, Мортлейк кивнул головой в сторону дерущихся мужчин, едва стоявших на ногах. В этот момент Берти потянулся за бокалом для вина, но Лана махнула рукой, отказываясь от заказа Эйвери, который в недоумении уставился на нее. — Или хочешь потом объяснять Филиппу, чем ты занимался, пока его клуб разносили?
Пожиратель, неохотно поднявшись со своего места, осмотрелся и подал знак двум крупным парням в другом конце зала, а затем одним глотком осушив стакан, он поставил его со стуком на стол, и, пробурчав что-то невнятное себе под нос (кажется, он назвал ее стервой), направился в сторону сцепившихся посетителей.
Драка набирала обороты, вовлекая все больше участников: в стороны летели сломанные стулья, переворачивались столы, бились бокалы и фужеры, и все это сопровождалось воплями и криками под веселый мотивчик. Эйвери и его парни явно не справлялись, кидаясь на всех, кто имел неосторожность оказаться рядом.
— Берти, проследи, чтобы все здесь привели в порядок, когда они закончат, — с легким раздражением в голосе обратилась к бармену Мортлейк. В клубе все уже привыкли к конфликтам пьяных дебоширов, которые не поделили девушку или принимались выяснять отношения из-за неосторожно брошенного слова. Обычно они заканчивались, не успев начаться, но в отсутствие Филиппа все выходило из-под контроля. Лана осторожно соскользнула со стула, подумав, что было бы здорово, если бы кто-нибудь из зачинщиков отправил Эйвери в Мунго с какой-нибудь не совместимой с жизнью травмой, поправила глубокий вырез платья вызывающего бардового цвета и направилась к выходу из зала.
Но она не успела сделать и пары шагов, когда едва не споткнулась о возникшего у ее ног парня, которого только что кто-то попытался вырубить заклинанием, отчего того отбросила волной в сторону. Вход пошли волшебные палочки. Видимо, особо вспыльчивые попытались доказать свою правоту, прибегнув к магии.
Светловолосый парень, которому на вид было не больше двадцати пяти, лежал на спине у ее ног, держась за бок, а его лицо искажала неестественная гримаса ярости и боли. Но было что-то еще, что привлекло внимание Мортлейк, когда яркая вспышка со сцены, на которой продолжали двигаться танцовщицы в такт музыки, не обращая внимания на то, что происходила в зале, на мгновение осветила лицо парнишки. Пряди его светлых волос темнели, прежние черты лица растворялись. Она успела заметить, как он начал меняться в росте, становился крупнее, плечи шире, вытягивались руки. Действие оборотного зелья заканчивалось.
— Идиот! — яростно выпалила Мортлейк, осознав, кто лежит перед ней, корчась от боли и изменений, которые происходили с его телом.
Она бросила взгляд в сторону толпы, продолжающей разносить клуб, и заметила, что в их сторону направляется один из вышибал Эйвери, который видимо, решил, что ей нужна помощь. Считанные секунды оставались до того как Гойл окончательно станет собой. В этот момент кто-то подкрался сзади и сшиб громилу с ног, приложив его по голове стулом. Не раздумывая, Мортлейк наклонилась к Заку, и с силой сжав его руку, транссгресировала.
Они оказались посреди просторной гримерной, ее гримерной, которая находилась под клубом — первое, что пришло на ум перед перемещением. Кажется, она вляпалась в серьезные неприятности. Страшно представить, что может случиться, если Роджер или этот его громила что-то видели. Но с другой стороны драка, втянувшая едва ли не половину посетителей «Химеры» должна была сыграть им на руку, потому что многие из тех, кто оказался в гуще событий, были увлечены тем, что пытались покалечить как можно больше людей, и вряд ли кто-то вообще обратил на них внимание.
Гойл пробормотал что-то неразборчивое, напомнив о себе. С момента их последней встречи прошел почти месяц. Она не замечала его больше в клубе, по крайней мере, ей не удавалось вычислить его среди других посетителей, как бы она не старалась. Наверно стал более осмотрительным, пытаясь скрыть все то, что могло выдать его. Или снова сбежал. Куда-нибудь на восток, например. Так она себя убеждала последнее время. До сегодняшнего дня. Перекинув его руку через плечо, Лана притянула его к себе и помогла встать. С трудом дотащив до дивана, она усадила Гойла. Мортлейк склонилась над ним, ощущая, как от него разит алкоголем и табачным дымом. Несмотря на то, что эффект от оборотного зелья уже полностью выветрился, она с трудом узнавала в человеке, сидящем напротив, прежнего Зака. Словно постарев лет на десять, он выглядел изможденным, уставшим. Лицо исхудало, глаза глубоко запали и в уголках залегли морщины. А последствия участия в драке только ухудшали впечатление. На правом виске виднелась глубокая ссадина и из верхней губы, разбитой в двух местах, все еще сочилась кровь.
— Ты спятил? Они могли тебя схватить! — наконец выпалила Лана, чувствуя, как отступают гнев и обиды, которые копились все это время, разъедая ее изнутри.

Отредактировано Lana Mortlake (2016-10-09 21:43:09)

+1

3

— Не было двадцать одного! Ты что, играть не умеешь, пикси бы тебя побрал?!
Гойл с раздражением кинул на середину стола несколько потрепанных карт. Сегодняшним вечером ему катастрофически не везло: то ли дело было действительно в удаче, так неожиданно отвернувшейся от волшебника,  то ли в количестве выпитого за пару часов алкоголя, но карты не шли к нему, а игральные кости при каждом броске скатывались со стола на пол. Дурной знак. Закари стоило бы прислушаться к нему, взять себя в руки и убраться из этого проклятого места куда подальше, но он продолжал сидеть на подбитом бархатом стуле в одной из ниш просторного зала вместе с теми немногими, кто предпочитал обнаженным девицам карты и алкоголь. Но взгляд Гойла то и дело устремлялся к сцене, на которой в вакханальном безумии крутились и извивались девушки. Он знал, что Ланы среди них сегодня не будет – ее шоу было рассчитано на субботний вечер, когда клуб заполнялся поклонниками, и яблоку негде было упасть, - но все равно продолжал выискивать среди блондинок и русоволосых ее  гибкий стан и пылающие огнем губы.
«Ты совсем обезумел», - сказала ему Лана месяц назад, и он был совершенно согласен с ее утверждением. Но если первое время Гойлу удавалось убеждать себя в том, что его безумие аккуратно, тщательно выстроено на слепой ненависти к женщине, из-за которой все, что было ему дорого превратилось в прах, то по истечении месяца, почти каждый день которого Зак проводил в «Химере», непоколебимая уверенность его становилась зыбкой, как утренний туман. Он сам перестал понимать, что движет им, какая сила вынуждает снова и снова варить оборотное зелье, придумывать новые убедительные отговорки для Рабастана, который стал проявлять не дюжий интерес к постоянным отлучкам друга из более-менее безопасного места своего заточения , что заставляет обивать порог «Химеры» и каждый раз испытывать судьбу, и без того бывшую к Закари Гойлу достаточно терпеливой и милосердной.
Может быть, он искал смерти. После того, как волшебнику столько раз  удалось обмануть беззубую старуху с косой, обхитрить самых опасных и жестоких магов своего века, даже оставить ни с чем великого Темного Лорда и вездесущее Министерство Магии, он по собственной воле бежал навстречу своей погибели. Какой-то незнакомый внутренний голос, не принадлежащий ему самому, нашёптывал Гойлу, что ему суждено было  отдать богу душу не в подвале магического зверинца, не в маленьком португальском городке или под сенью дома Лестрейнджей, а здесь, в этом наполненном дорогими породами дерева, бархатом и лазурью месте. В клубе, где танцевали полуобнаженные девушки, журчала музыка и гортанная речь, где рекой лился алкоголь, и все дышало похотью и грехами. И он приходил сюда, как слепой, ведомый неясной силой, чтобы перед своим последним вздохом прозреть и увидеть лицо женщины, бывшей причиной всему происходящему.
А может быть, Закари каждый раз оказывался в «Химере» именно ради того, чтобы взглянуть на Лану. Его взращенная на сухой, неплодородной почве собственной души ненависть к ней была столь горяча и не обуздана, что Гойл чувствовал, будто та выжигает его изнутри, опаляет органы, превращает сердце в тлеющий уголек.  Сила ее была бы сокрушительной, если бы Зак все еще имел свою душу при себе. Но та раздробилась на куски и разлетелась по сторонам: одна часть ее пропала вместе со смертью Ханны, и ее больше нельзя было вернуть; вторая осталась в белом доме на окраине Сагреша вместе с людьми, что были к Заку так добры; а третья, самая большая, смирно сидела здесь, в Лондоне, крепко схваченная тоненькими пальчиками Ланы Мортлейк. Порой Гойлу казалось, что он вернулся в родную страну именно за этим - за тем, чтобы отобрать у Ланы ошметок своей разодранной в клочья души и попытаться жить нормальной жизнью. И он в самом деле считал, что это возможно: достаточно только увидеть ее, заглянуть в предательски красивое лицо, убедиться в том, что ярость по отношению к этой девушке реальна, и его душа вновь прыгнет к нему в руки. Но на деле все оказалось гораздо сложнее: Лана держала крепко, а то немногое, что осталось еще от прежнего Закари Гойла, было крепко-накрепко спаяно с ней.
— Двадцать, мать твою, одно! И если ты не умеешь считать, старый осел, лучше не суйся!
Зак поднял голову от пустого бокала и попытался сфокусировать взгляд на нескольких мужчинах, которые этим вечером составили ему компанию в карточной игре. Одному на вид было едва больше восемнадцати, зато второй мог похвастаться редеющими седыми волосами, длинные пряди которых пытались прикрыть обширную лысину на макушке. Оба волшебника были одеты дорого, но безвкусно, и для Гойла было делом чести обыграть обоих, если бы удача этим вечером была на его стороне. Остальные играющие присоединялись и уходили в течение нескольких партий, проигрывались в хлам, напивались, обвиняли друг друга в мошенничестве и ворчали, что следовало просадить галлеоны на девок, а не на пройдох за этим столом. Закари не участвовал в их беседах, он ловко орудовал карточной колодой: раздавал, сбрасывал, когда понимал, что не наберет необходимое количество очков, следил за остальными, и не забывал жадно опустошать собственный бокал. В конце концов, масти у него перед глазами стали расплываться, двойки обращались в лебедей, а дама пик смотрела с бумаги темными глазам Мортлейк. Он даже не понял, когда именно началась драка, и что послужило причиной. Кажется, с его собственного языка сорвался полный желчи комментарий в сторону молодого игрока, а в следующий момент стол опрокинулся, и колода карт россыпью взмыла в воздух. Алкоголь в крови Гойла бурлил, затуманивал мысли, делал движения медленными и неловкими: Закари пропустил несколько ударов, из-за чего разбитая губа взорвалась тупой болью, ударил сам, необычайно четко различив в гуле из музыки и криков хруст чужих костей и пьянящий металлический запах крови. Мир завертелся, заплясал в сумасшедшем танце: замелькали руки, сбитые в кровь костяшки, перекошенные злобой и жаждой лица, рубашки карт в гусиную лапку, время стерлось и перестало существовать.
В следующую минуту Зак обнаружил себя лежащим на холодном полу. Его тело сминала дикая боль, сопровождающая начало и окончание действия оборотного зелья. И над ним, щекоча ссаженную щеку темными волосами, склонилась дама пик. Он открыл было рот, чтобы оповестить всех, что с дамой у него выходить ровно двадцать одно, как мир снова сжался, проталкивая изменяющееся тело Гойла через воронку пространства, и он оказался в незнакомой комнате. Беглого взгляда по сторонам хватило, чтобы волшебник понял, что клуб с его шумом остался где-то позади, и теперь мужчина лежал на полу в окружении тишины и легкого запаха цитрусов.
Дама пик помогла ему подняться, заботливо поддерживая за ноющую поясницу, и усадила на кожаный диван. Действие оборотного зелья закончилось бурлящей болью на коже, мантия стала ужасно тесной, и Гойл, растерянно крутя головой, стянул ее с плеч, оставшись в простой темной футболке, пропитавшейся потом и чужой кровью. Лицо саднило, губа чуть вспухла, взгляд темно-зеленых глаз бесцельно блуждал по комнате, натыкаясь на предметы женского обихода:  шелковый халат, оставленный на спинке резного стула, заколки с крупными камнями на туалетном столике, тюбики яркой помады. Закари вздрогнул, когда в ватной тишине комнаты раздался знакомый голос, тяжело повернулся на него и невидящим взглядом уставился на ожившую карту.
— Лана? — он не расслышал ее вопроса, только уловил беспокойство, и от него в груди разлилось саднящее тепло. Что случилось? Почему она волновалась? Ведь он всего-навсего повеселился со своими приятелями. Да, они никогда ей не нравились, пусть Зак и убеждал Мортлейк проводить время всем вместе. Что произошло? Они вышли прогуляться и посидеть в пабе? Эта комната не была похожа на квартиру, которую Гой снимал на втором этаже одного из заведений переулка. Хотя, нет, кажется, некоторые предметы стались на своем месте: вон та резная шкатулка, в которой Лана хранила украшения, разве не он подарил ей ее на Рождество? Или серебряная заколка с черным ониксом, лежащая рядом? Это та, что Закари выбирал вместе с девушкой накануне Пасхи или иная, просто похожая? Какой сейчас год? Семьдесят шестой, и они вдвоем только что вернулись домой? Или семьдесят девятый, и дома у него больше нет?
— Лана, - повторил мужчина. Его тяжелая ладонь легла на обнаженное предплечье девушки, почувствовав тепло и нежность ее кожи, заскользила выше, к остро выпирающим ключицам. Пальцы коснулись подбородка, ярко очерченных губ девушки, прошлись по щекам, на долю секунды запутались в густых темных волосах. — Я чертовски устал, — пробормотал Гойл, и его ладонь с глухим звуком упала на диван.

+1

4

Проигнорировав ее вопрос, Зак уставился на Мортлейк рассеянным взглядом и только снова повторил ее имя, дотронувшись рукой до предплечья ведьмы. От его прикосновения Лану словно пробил разряд электрического тока. В голове мелькнула мысль, что следует отдернуть руку, но она понимает, что не хочет этого делать, вглядываясь в его отстраненные темно-зеленые глаза и ощущая, как его холодные пальцы скользят выше: касаются ключиц, подбородка, губ, и, задержавшись на щеке, погружаются в волосы. Она почувствовала, как по спине побежали мурашки. Гойл явно был не в себе. Его затуманенный и заполненный алкоголем разум затеял с ним жестокую игру, и Зак совершенно не отдавал себе отчета в том, что делал. Опьяненный, и наверняка одурманенный действием неизвестных ей зелий, он окончательно потерялся в лабиринте своего сознания, и вел себя так, будто события последних двух лет для него никогда не происходили. Иначе как объяснить внезапное проявление такой нежности, тогда как еще месяц назад, задыхаясь от гнева и злости с налившимися кровью глазами, он едва ли не задушил ее голыми руками. Лана готова поклясться, что снова почувствовала, как смыкаются на шее пухлые, короткие пальцы мелкорослого волшебника, чья внешность скрывала истинное лицо Гойла в тот вечер. Откуда в нем столько ненависти?
— Я устала не меньше, — прошептала она одними губами, когда рука Зака опустилась на кожаный диван. Может быть, все это время судьба была к ней более благосклонна, в отличие от Гойла, но он понятия не имел, чего ей это стоило. За красивую и хорошую жизнь нужно платить, а когда ты остаешься ни с чем, переживая предательство, пожалуй, единственного человека, который когда-либо имел значение в твоей жалкой жизни, ты выбираешь самый легкий. Наверно, он был прав, когда назвал ее шлюхой в последнюю встречу. Чем она лучше малолетних девиц, набрав которых, Эйвери выдавал за танцовщиц? Посетители «Химеры» знали, что выложив пару десятков галлеонов за одну девочку, красиво извивающуюся на сцене, можно провести с ней ночь. И конечно были желающие готовые расстаться с кругленькой суммой ради одной такой ночи в компании Мортлейк. Но, несмотря на то, что Гиббону этот прибыльный бизнес пришелся по душе, его обожаемая Лана принадлежала только ему, что вызывало не мало завистливых пересуд среди девочек Эйвери, которые мечтали оказаться на ее месте под покровительством влиятельного Пожирателя и владельца самого дорого заведения в Лютном переулке. Для всех же остальных, она оставалась всего лишь очередной подстилкой, которая до встречи с ним была никем.
Выпрямившись, Лана отвернулась, схватила с туалетного столика волшебную палочку, которую нарочно отставила, когда в спешке покидала комнату пару часов назад, и подошла к двери. Помедлив секунду, она взмахнула палочкой, произнося запирающее заклинание. Подстраховка на случай визита непрошеных гостей. В любой момент мог вернуться Филипп или вдруг заглянет Эйвери, чтобы сообщить, что наконец-то смог разобраться с кучкой пьяных дебоширов, затеявших драку. Вряд ли встреча старых знакомых закончится веселой посиделкой за бутылкой огневиски. Мортлейк вернулась к столику и положила палочку на шкатулку, которую подарил Зак на их последнее совместное Рождество. После которого он сбежал. Она так и не нашла в себе силы избавиться от нее, также как и от других подарков Гойла. Где-то в глубине души лелеяла призрачную надежду на его возвращение. Вместе с тем копившаяся обида медленно погружала ее в пучину холодной ненависти не только к нему, но и к себе. И сегодня вместо того, чтобы оставить Зака на растерзание бывшим дружкам Пожирателям, как он того заслуживал, она рискуя всем, не задумываясь ни на секунду, вытащила его задницу из самого пекла, притащив в свою гримерку, до того, как закончилось действие оборотного зелья. Теперь же Лана не представляла, как быть с ним дальше. Мертвецки пьяный он бредил, распластавшись в полуобморочном состоянии на ее диване. В таком виде Гойлу нельзя было появляться в Лютном переулка, тем более, когда оборотное зелье полностью выветрилось. Свежие листовки о розыске опасного преступника с его физиономией снова мелькали на улицах магического Лондона.
Мортлейк выдвинула верхний ящик столика, перебрала пузырьки с зельями (не так давно купленные в магазине матери, не узнавшей в темноволосой клиентке свою младшую дочь), которые в нем хранила и найдя нужный, резко задвинула его на место. Повернувшись к Гойлу, она вытянула из-под шелкового халата, небрежно брошенного на спинку стула, маленькое белое полотенце. Сложив его в несколько раз, Лана откупорила пузырек и плеснула зелье на ткань. Бесцветное, с едва ощутимым запахом пустырника, полыни и неизвестных ей ингредиентов, зелье, по словам мадам Примпернелль, ускоряло заживление ран. Отличная возможность проверить так ли хороши зелья ее матери, как о них говорят.
Она оставила на столике опустевшую на треть склянку и, подойдя к Закари, продолжавшему что-то невнятно бормотать, устроилась на диване по левую руку от него. Только сейчас Мортлейк обратила внимание на сложный рисунок от предплечья (где когда-то красовалась метка Пожирателя Смерти) до шеи, представлявший собой переплетение трех черных змей. Неужели избавившись от Черной метки, ему удалось провести даже такого могущественного и опасного волшебника? Это объясняло, как ему удавалось скрываться от Темного Лорда, и почему он дох сир пор до него не добрался. Но больше всего поражал тот факт, что вместо того, чтобы обосноваться в какой-нибудь глуши, наслаждаясь спокойной жизнью без убийств, пыток, погонь, Пожирателей и ищеек Министерства, о которой Зак так давно грезил, проводя длинные вечера в ее постели, он продолжил испытывать судьбу, вернувшись в Лондон и наведываясь в клуб кишащий Пожирателями и Аврорами.
— От тебя одни проблемы, — тяжело вздохнув, Лана взяла его пальцами за подбородок и повернула лицом к себе. Она прижала пропитанное зельем полотенце к ссадине на виске Закари, и, подержав с минуту, нарушила молчание, обращаясь скорее в пустоту, чем к нему: — Зачем ты вернулся, Зак?

+1

5

Густое зелье, напоминавшее болотную жижу, но пахнущее гораздо приятнее (Изи говорила, для каждого оно имело свой собственный аромат, точно так же, как любовная Амортенция) стало для Гойла настоящим спасением. Вместе с сомнительной легкостью и уверенностью в собственных силах, оно приносило то, чего Заку так отчаянно не хватало. Оно приносило покой.
Первое время настойка была спасением от боли, ставшей неизменным спутником долгих, изматывающих процедур сеньора Белу, в течение которых тот пытался избавить кожу волшебника от Черной метки. Затем в зелье иссякла острая необходимость, пусть остатки магии Темного лорда периодически напоминали о себе горячим зудом в области предплечья да холодным потом, порой пробивавшим Зака до самых костей. Гораздо большей проблемой (даже в те моменты, когда нечеловеческая боль вцеплялась в тело Гойла с такой силой, что мужчине приходилось кусать внутреннюю поверхность щек, из-за чего рот тут же наполнялся металлом) были воспоминания. Именно они – эфемерные, расплывчатые образы в его голове, реальность которых можно было бы с легкостью поставить под сомнение, были самыми страшными и вечно голодными зверьми. С их обнажившихся клыков стекал яд разочарований и горькой вины, их острые кости пылали бессильной яростью и отчаянным желанием мщения. И каждый раз, когда звери эти впивались в податливую, уставшую плоть Закари, мир его наполнялся агонией.
И в эти моменты волшебная настойка дочери африканского мага становилась панацеей от всего, что когда-либо мучило Закари Гойла. В вязком тумане, в котором окружающие его вещи приобретали нездоровую четкость, не было ничего. Он был похож на тяжелое пуховое одеяло, накрывавшее Зака с головы до ног. Вместе с тем, как дыхание сбивалось и делалось частым, волшебнику казалось, что впервые за несколько лет он способен дышать полной грудью; несмотря на то, что пульс подскакивал до невообразимых чисел, и сердцебиение напоминало стук непрекращающегося ливня о черепичную крышу, мужчина был уверен, что им овладевает покой. Сквозь призму забытья прошлое было всего лишь чьей-то нездоровой фантазией, выдумкой сумасшедшего автора, задумавшегося о том, какой драмой сегодня тронуть девичьи сердца, и Гойл был в ней всего лишь сторонним наблюдателем.
И сейчас, лежа на кожаном диване в просторной гримерной женщины, которую по собственным уверениям он ненавидел больше всех Пожирателей смерти вместе взятых,  Закари наблюдал за происходящим, словно со стороны. Он видел, что действие оборотного зелья закончилось, и он открылся перед Ланой, как хорошо позабытая книга, которую, потрепанную, покрытую пылью и влажной плесенью, достали с самой дальней полки, пытаясь узнать в ней когда-то горячо любимый фолиант. Зак испытал отдаленное, будто чужое чувство смущения: его всегда гладко выбритое лицо теперь заросло жесткими темными волосами, под глазами пролегли темные круги, тело, несмотря на то, что успело окрепнуть за время, проведенное в Португалии, все равно выдавало в мужчине скитальца, вора, вечно находящегося в бегах. Ему захотелось спрятать собственные огрубевшие руки, вырезанных на руке змей (вдруг она догадается, что он не переставал думать  ней?), но пальцы были тяжелыми, чужими, и только бессильно заскребли по кожаной обивке дивана. Гойл наблюдал, как Лана подошла к столику, и приглушенный свет заскользил по коже ее длинных ног, по обнаженным плечам, бликами заиграл в темных волосах. Ему хотелось заметить, что ее платье слишком короткое, а в наклоне головы появилось что-то обреченное, затравленное, что всегда скрывается за смелостью и внешней агрессией львицы, каждую секунду ожидающей нападения.
Послышался перезвон стекла и резкий, горьковатый запах полыни, а в следующую минуту сквозь густую дымку дурмана Закари почувствовал, как неизвестное зелье обожгло висок. Мужчина застонал, попытался отмахнуться от тонкого девичьего запястья, от реальности, что так бесцеремонно врывалась в его маленький, полный забытья мирок. В этом мире Лана не вызывала в Гойле ненависти и отвращения. В его сердце, как будто с него счистили всю наросшую за несколько лет шелуху, обнаружились все те же чувства, знакомые и чужие одновременно. Тепло от присевшей рядом девушки успокаивало и согревало, тонкий, едва уловимый запах ее кожи и волос заставлял мурашки бежать вдоль позвоночника. Так пахла его Амортенция, его личный маленький рай, заключенный в стеклянную бутылочку. Разве нет? Был он уверен? Хотел ли быть уверенным?
Вопрос Мортлейк прозвучал громко, остро впился иголками в одурманенное зельем и алкоголем сознание. Закари вновь попытался проигнорировать происходящее, сосредоточился на тепле, разливающемся в груди, на том, как сладко заныло сердце при звуках знакомого голоса, и как засаднило губы, но произнесенные слова повисли в воздухе воспаленными алыми буквами, и как бы Гойл не пытался от них отбиться, они продолжали издевательски плясать перед его лицом. Зачем ты вернулся?
— За тобой, — прохрипел он, облизывая пересохшие губы. Правда сорвалась с языка легко, как камушки глухо застучали по покрытому коврами полу: тук-тук-тук. И почему никто раньше не объяснял ему, что можно озвучивать то, что раньше теснилось в груди и причиняло столько дискомфорта, не испытывая при этом ровным счетом ничего?
— Я хотел…
Закари зажмурился. Вновь открыл глаза. Мир залихватски плясал вокруг, меняя краски, путая пол и потолок, искажая склонившееся над волшебником лицо молодой ведьмы. — Всего лишь хотел узнать, почему, — в ушах звякали друг о друга воображаемые склянки, от запаха полыни ком встал посреди горла, язык разбух и стал огромным, неповоротливым, как раздувшийся утопленник.
— Почему ты предала меня?

+1


Вы здесь » Elder: who tells your story? » Specialis Revelio » I come back to haunt you [январь 1979]


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно