Собственный дом давно стал напоминать Лоррейн склеп. Под тяжелыми восточными коврами с коротким колючим ворсом, за масляными картинами в потертых позолоченных рамах, за каждой дубовой дверью и после каждого поворота притаился пронизывающий холод. От него не спасало ни яркое пламя камина, который Лаура приказывала разжигать вне зависимости от времени года, ни пуховые одеяла, под которыми она спала, отгородившись ими от мужа, ни наряды, неизменно подбитые мехом. Этот холод был постоянным  ее спутником  вместе с немыми призраками, населявшими поместье. Где бы Лора ни оказалась, чем бы ни была занята, она постоянно слышала за своей спиной этот непрекращающийся гул, с  каким ветер гнет тугие ветви, склоняющиеся над свежевырытыми могилами. И Флинн. Флинн, которому следовало стать здесь единственной живой душой, оказался просто еще одним мертвецом.
Миссис Треверс вернулась из госпиталя совсем рано: солнце только-только начало сползать с горизонта, скрытое за грязной пеленой свинцовых облаков. Завидев вернувшуюся хозяйку, немногочисленные слуги поспешили раскланяться и, воспользовавшись камином, отправились по домам – все знали, что молодая волшебница любит тишину и совершенный покой. Только на кухне гремел тарелками старенький домовой эльф, от чахоточного кашля которого нигде нельзя было спастись. Лора отказалась от ужина (пришлось повторить свой отказ несколько раз, потому что домовик давно уже был глуховат на оба уха) и отправилась в свою комнату. В этом огромном поместье, состоящем из многочисленных коридоров и просторных залов, Лоррейн все еще  теснилась в комнате, принадлежащей ей с самого детства. Все здесь было прежним: светло-лиловые обои, небольшая кровать под воздушным пологом, резной письменный стол с пачками новых пергаментов, чернильницами и наточенными перьями, моток зеленых атласных лент и аккуратно перевязанные ими письма. Все свои сокровища Лаура держала под замком, строго запретила домовику отдавать ключ хозяину, и временами проводила ночи здесь, а не в супружеской спальне.
Какое ей было дело, что думает об этом Флинн Треверс? Какое дело, что изредка он стучит в запертую дверь с отчаянием обреченного? Что ж, он должен был понимать, что ее двери всегда будут для него закрыты.
Лоррейн просидела над пустым пергаментным листом до самого вечера. Толстые свечи на письменном столе догорели до самого основания и расплылись под серебряными подсвечниками теплой лужицей воска. Девушка задумчиво коснулась одной из них пальцем, и слегка поморщилась, когда все еще горячая масса обожгла кожу. Слова не шли к ней. Послушные, податливые, вежливые в своей готовности складывать в строчки, какой год они были для Лоры тяжким бременем. Легкие, воздушные предложение стали неповоротливыми валунами, перемещать которые в светловолосой ведьме не было никаких сил. В тысячный раз она вернула нетронутый лист на свое место, убрала перо на место и плотно закрутила крышку чернильницы. Потом. Когда-нибудь потом, когда ее существование, может быть, вновь обретет смысл.
Лаура потушила догорающие свечи, накинула на узкие плечи пуховую шаль, вышла из комнаты и заперла за собой дверь.
Поместье погрузилось в темноту. В тишине было слышно лишь тиканье старинных часов в гостиной, треск пламени да судорожный кашель домовика где-то под половицами. Молодая женщина прошлась по дому, стараясь уловить ставшие привычными звуки: то, как Флинн стягивает с плеч тяжелую дорожную мантию, как стучат каблуки его туфель по паркету, как тяжело он вздыхает, присаживаясь за обеденный стол. Но поместье дремало в дымке приближающегося лета.
Лоррейн никогда не спрашивала, где задерживался ее супруг. У нее не находилось для него и нескольких вопросов о его работе, самочувствии, планах. Только упреки и равнодушные замечания, которых всегда было в достатке. Очень скоро Флинн перестал заводить по вечерам беседы, так характерные для супружеских пар, и они ужинали в совершенном молчании, сидя друг напротив друга и мечтая о том, чтобы домовик поскорее унес блюда и ознаменовал окончание трапезы подносом с чайным сервизом.
И все-таки, вместо того, чтобы насладиться одиночеством, Лора испытывала смутное желание увидеть Треверса в дверном проеме, взглянуть перед сном на его тяжело поникшую голову и влажные от дождя пряди волос, липшие ко лбу. Она несколько раз обошла поместье, намеренно сбавляя шаг, заглянула за каждую дверь, всматриваясь в темноте в силуэты покрытой простынями мебели, вдыхая спертый воздух покинутых помещений. И, в конце концов, когда поводов оставаться на ногах больше не было, отправилась в спальню.
Сон отказывался приходить. Лоррейн ворочалась под тяжелыми одеялами: подушка казалась ей раскаленным железом, а сбившаяся в ногах простынь – ледяным ключом. Когда дрема, наконец, готова была принять ведьму в свои объятья, в парадной тяжело хлопнула дверь. Лора присела на постели – гора одеял сползла на дубовый пол. Она услышала тяжелую поступь вернувшегося Флинна, а затем – звук разбившегося хрусталя и сдержанную ругань. Когда Треверс возвращался поздно, он был тих и скован. Видимо, боялся потревожить сон своей молодой жены, которой только приходилось притворяться спящей, чтобы сдержать приступ отвращения к его трогательной заботе.
Лора спустила босые ступни на пол, посидела так несколько секунд, борясь с желанием вновь оказаться под покрывалами и забыться беспокойным сном. Наконец, она встала, приподняла подол тонкой ночной рубашки, чтобы тот не волочился по лестнице, и спустилась вниз.
В гостиной все еще пылал камин, Флинн сидел в одном из кресел, и свет от пламени бил ему в спину, пряча фигуру Треверса  в густой тени. Лаура даже не попытался скрыть недовольство, исказившее ее  лицо, когда взгляд упал на бутылку огневиски и наполненный бокал. Второй осколками лежал у ног молодого мужчины.
— В чем дело? — холодно поинтересовалась ведьма, с силой сжимая тонкими пальцами воздушный подол рубашки. — Решил выпить весь годовой запас моего отца?