Подол белоснежного платья из тонкого хлопка тонул в оглаживаемом ветром ковре зелени, покрывающем узкий участок земли. Впереди виднелся океан, с темно-голубой неспокойной поверхности которого вздымались исполненные сладкого дурмана испарения. Плотная осязаемая дымка стирала границу между водной гладью и небом. Линн сразу узнала мыс Старт-Поинт. Она бывала здесь однажды, когда дядюшка приводил ее и мальчиков полюбоваться океаном. Позволял им взбираться на большой маяк, рассказывал невероятные истории о пиратах и морских чудовищах; в общем, делала все, чтобы ребята буквально пищали от восторга. Все, да только не малышка Мэдлин. Девочку не завораживали ни потрясающий вид, ни будоражащие сознание легенды. Здесь она испытывала только страх и всепоглощающий ужас. Столько темной воды вокруг и она стоит на этом берегу такая беззащитная, обреченная. Ни присутствие рядом дядюшки, ни поддержка братьев не могли помочь темноволосой почувствовать себя в безопасности здесь. В тот день она зареклась, что никогда в жизни не вернется в старую бухту Стар-Бэй. Но сейчас, крепко стоя на ногах у самого обрыва, одетая словно героиня старого любовного романа, не по погоде, она не боится и не испытывает холода. Едва ли она вообще когда-либо чувствовала себя лучше. Линн чувствует присутствие Роберта. Он стоит совсем рядом, попытайся она обернуться, непременно уткнулась бы носом в его широкую грудь. С ним спокойно, с ним безопасно, с ним она впервые способна взглянуть на океан не испытывая необоснованного страха и едва ли не впервые насладиться увиденным. Утонуть в этой красоте, не буквально, да даже если буквально, она шагнула бы в темную воду не глядя, если он будет с ней.
— Прости, что меня не было рядом, — стоит словам сорваться с девичьих уст, как их сразу же подхватывает усиливающийся ветер и уносит куда-то вдаль. Но волшебница знает, дядя ее услышал. Она чувствует его руку на своем плече. Вот бы он мог ей ответить, сказать, что не сердится на нее, что простил, что ему жаль, что так вышло. Что он оставил ее одну. Роберт, будто услышав ее мыли, разворачивает племянницу к себе и указывает в противоположную от мыса сторону, где маячит темная масса древнего, как сам океан, леса, безгранично простирающегося до самого горизонта. На фоне непроницаемого частокола гигантских стволов многовековых деревьев она видит Рейнера, который в подобном окружении и сам кажется многовековым и даже зловещим. Он стоит у их дома, который уж никак не мог оказаться в бухте, но он там был, такой близкий и в то же время недосягаемый.  Дядюшка указывает на Рейна и на этот раз Мэдлин слышит его мысли. Пока у нее есть Рейн, она никогда не останется одна. Девушка хотела было возмутиться, сказать, что она совсем не то имела в виду, но странный сон оборывается столь же внезапно, как и начался.
Линн пробудилась еще до рассвета и ей потребовалось некоторое время для того, чтобы осознать, что то, что она только что пережила – всего лишь происки ее воображения, разыгравшаяся совесть, не позволяющая ей простить себя за то, что ее не было рядом в тот момент, когда дядюшка Роберт скончался. Она-то толком и не помнила, как оказалась в своей постели, но не сложно было догадаться, кто именно позаботился о ней. Последнее что она помнила ясно, так это то, как падает в объятия старшего брата, как заливается слезами, как мир уходит у нее из-под ног. А нужен ли ей теперь этот мир, когда он кажется таким пустым, таким недобрым. Осознавала ли юная волшебница то, насколько сильно привязана к своему опекуну. Когда-то давным-давно он строго настрого запретил называть его отцом и долгое время для Олдридж оставалось загадкой, почему? Неужели ему было жалко позволить своим детям почувствовать себя частью практически полноценной семьи? Но теперь, кажется, она начала понимать. Она потеряла не отца, она потеряла друга, наставника, любимого мужчину, который заботился и который оберегал ее даже после того, как и вид ее и возраст говорили о том, что она уже не маленькая девочка и вполне может постоять за себя. Он знал ее лучше всех, а она в последнее время отстранилась, так как считала, что должна проявлять самостоятельность, быть независимой, сильной женщиной. Она хотела быть сильной, но совершенно не умела ценить того, что ей позволяли быть слабой. И вот сейчас, когда пришло время доказать себе то, что она достаточно сильна для того, чтобы это пережить – она не может. Она бы заплакала, да только слез не осталось.
Время до рассвета тянулось невыносимо медленно. Самые разные мысли посещали темноволосую голову. Чаще всего Линн думала о том, что было бы, если бы она не поехала к Растусу. Если бы она не провела вечер смеясь над его глупыми шутками, не разучивала бы новый модный в Лондоне танец, не рассматривала бы городских обитателей сидя на своем любимом балкончике. Если бы она была здесь, смогла бы она помочь? А что если нет? Тогда было бы еще хуже. Когда она пришла к этому заключению, солнце давно закатилось за горизонт. Девушка смутно помнила этот день. Она чувствовала присутствие брата, помнила то, как отказывается от еды, как стоит под горячим душем, в надежде на то, что с его помощью расслабит напряженные мышцы и уймет холодную дрожь, от которой содрогается все молодое тело. С мокрыми волосами она ложилась спать и еще очень долго не могла уснуть. Ворочалась, прожигала взглядом потолок, намеревалась было встать и прогуляться под яркой холодной луной… а была ли луна? Она провалилась в темную пропасть бессознания и  на этот раз не видела никаких снов.
Это утро казалось другим. Более ярким, более живым. Мир на мгновение перестал казаться пустым и девушка даже села на кровати. Так и сидела, потому что не нашла ни единой причины встать и спуститься внизу. Заняться своими обычными делами. Интересно, нужно ли ей сегодня идти на работу? Что скажет хозяин паба, не подведет ли она подругу? Но у нее же умер дядя, разве не заслужила она выходной? Линн впервые подумала о смерти Роберта и сердце ее не сбилось с устоявшегося ритма, не сжалось до боли. Неужели она близка к тому, чтобы смириться со своей утратой? Или же просто ей нравится думать, что тогда, на мысе Старт-Поин он простил ее по-настоящему. Детали сновидения постепенно ускользали из памяти, но ощущение того, что все будет хорошо, больше не покидало волшебницу.
Погруженная в свой маленький мир забвения, Мэдлин не сразу заметила, как в ее комнату кто-то вошел. Голос Рейнера вернул ей осознание реальности и, опустив голову, она взглянула в его глубокие добрые глаза. Быть может, для кого-то еще эти глаза таили в себе нечто иное, но для Линн они всегда были самыми добрыми. Девушка впервые в свое жизни отметила, что взгляд Рейна чем-то напоминает взгляд Роберта. Возможно, она сама придумала это, пытаясь восполнить горечь утраты, проецируя то, чего ей не хватает, в то, что с ней совсем рядом. Но глядя на брата, на такое знакомое ей с детства лицо, она отмечала на нем новые черты. Старший Олдридж мужал и крепчал с каждым годом и девушка даже не заметила, как из непоседливого парнишки он превратился в настоящего мужчину. Она не задумывалась о том, какой груз ответственности лег на его плечи после смерти дядюшки.  Какой же она была слепой и глупой, какой эгоисткой показала себя, убиваясь в их общем горе в полном одиночестве. Ему, наверняка, тоже было тяжело, а ее не оказалось рядом для того, чтобы поддержать.
— Ты лучшее, что есть в моей жизни. — Роберт из сна был прав, пока с ней рядом Рейн, она никогда не будет одинока. Она должна ценить его, заботиться о нем. Он выкопал ее бальзамин, он принес ей чай. Он лучший брат, он лучшее, что есть в ее жизни. Мэдлин попыталась улыбнуться. Ее первая светлая эмоция за два дня. Она провела тыльной стороной ладони по его щеке, а затем запустила тонкие пальцы в его темные волосы. — Выкопал бальзамин, серьезно? — Линн произнесла это восторженно, с ноткой удивления в голосе, ровно настолько, чтобы брат мог возгордиться собой, а не возмутиться тому, что она могла бы решить, что он не справится. В комнате скорбящей женщины раздался смех. Рейн возвращал ее к жизни. — Ты поранился? — Голос волшебницы стал серьезным и она развернулась к старшему брату. В своей руке она держала его руку. Она и не заметила, как сплела свои пальцы с его, но стоило темноволосой заприметить ожог, она, казалось бы, окончательно вернулась в строй. — Как это произошло? Пойдем, я обработаю твою руку настойкой пустырника, пока не поздно. — Оглянувшись по сторонам, Линн не обнаружила ни своей волшебной палочки, ни домашней одежды. Она словно пробудилась после столетнего сна и теперь пытается собрать себя по частям.

Не все в порядке. Все больше не будет в порядке и дело вовсе не в обожженной руке брата, который готов стерпеть боль ради того, чтобы его младшая сестра поверила тому, что это ерунда; она бы и рада поверить, но Рейн и так достаточно пострадал от её равнодушия и элементарной неспособности разделить горе с родным человеком. Дело скорее в том, что они и правда остались вдвоём. Вдвоём в большом опустевшем доме. Этот дом едва ли когда-то был столь пустым, столь холодным. Разве что в воображении девушки, когда она, коротая вечера в гостиной своего факультета, размышляла о том, как же там её дорогой дядюшка: справляется ли один, не пугается ли случайных сквозняков, не забывает ли поливать её любимую гардению. По возвращению из Хогвартса Линн заставила гарденией весь свой подоконник, так как находила пьянящий и ни с чем не сравнимый, немного резкий аромат её цветения потрясающим. Она забыла полить цветы, не справилась о своей лошади, впервые, наверное, за несколько месяцев и что совсем было на неё не похоже - не расчесала свои длинные тёмные волосы, которые сейчас, наверняка, выглядели спутанными, а слегка вьющиеся локоны торчали в разные стороны. Она не была в порядке, об этом говорил её внешний вид, её настроение и даже взгляд, от которого стремительно ускользала рука Рейнер.
- Но.. – девушка хотела было возмутиться, высказать своё несогласие, но внезапно очутилась в нежной ловушке прикосновений молодого человека и замерла в ожидании чего... она не смогла бы признаться и самой себе. Волшебница почувствовала прикосновение его мягких губ и лишилась всякой способности сопротивляться. Хорошо, пусть ерунда, она готова поверит каждому его слову, если он того захочет. Это, в конце концов, его рука и ему лучше знать.
Рейнер многое знал лучше своей младшей сестры. Будучи старшим из сыновей он всегда заслуживал большего доверия Роберта, всегда был в курсе проделок младших братьев, они делились с ним своими секретами, шушукаясь у любопытной сестры за спиной. Она, разумеется, всегда считала, что ребята потешаются над ней, обсуждают её новое платье, подаренное дядюшкой или же нелепую прическу, на которую она потратила все утро, а может быть и вовсе замышляют как-то её разыграть. От таких догадок становилось в одночасье и страшно и обидно и девчонка отказывалась понимать, что парни могут обсуждать вовсе не её скромную персону, а, допустим, то как они переправятся через болотистую топь или где неподалёку можно организовать отменную тарзанку  для прыжков в стог сена, заготовленного для лошадей. Линн не звали учавствовать в подобных развлечениях, да она и не рвалась особо, всегда ясно осознавая, что девочкам пристало проводить время за более спокойными занятиями. Не было в ней духа авантюризма, непреодолимого желания кувыркнуться через собственную голову, перевернуть свой мир... Ей её мир нравился таким, какой он есть. Мир в котором она единственная девочка в большой семье состоящей из мужчин, девочка которую любят и которую ценят. Знал ли вездесущий Рейн о том, как изводилась она замечая, как смотрят на старшего брата её подруги, как нахваливают его красоту. Она наступила бы на горло каждой из них, каждой, котора угрожала отобрать у неё брата. Это было в ней. Острая необходимость в том, чтобы её любили, чтобы считали особенной. Быть может это дядюшкино воспитание на неё так повлияло. Мэдлин с трудом приняла подругу среднего брата, пусть на деле была едва ли не первой, кто благословил этот союз; тяжело переживала его отъезд, а затем и пропажу младшего - Рика. Она теряла тех единственных, кто готов был любить её безвозмездно, просто за то, что она есть, ну ещё быть может за вкусный хлеб и медовое печенье. И как он может говорить о том, что все будет как раньше, когда они и впрямь остались вдвоём.
Она не может не бояться. Самым страшным для Олдридж, вне всякого сомнения, было остаться одной. Потерять ещё и Рейна или отдать его какой-то красавице с волосами цвета пшеницы, все равно что потерять. Подобные мысли пугали её больше любого боггарта, больше перспективы собственной скоропостижной кончины. Она не могла перестать думать об этом, но и озвучить свои опасения так же не могла. Боялась остаться непонятой или быть воспринятой последней эгоисткой, которую заботят только свои чувства. Разве это не в природе каждого человека – переживать о собственных чувствах? А в состоянии, в котором находилась Линн, её чувства обострились как никогда. Её мог довести до слез упавший с дерева лист, который напомнил бы ей о том дне, когда они с дядюшкой объезжали её новую лошадь и она чувствовала себя самой счастливой девочкой во всем мире; её мог заставить зардеться невинный поцелуй брата или же быть может не сам поцелуй, а те чувства, которые он в ней пробуждал. Эти чувства были слишком сложными для её понимания и волшебница затруднилась бы ответить, зародились они в её душе уже давно или же стали последствием самой большой утраты в её жизни. Пыталась ли она отыскать в Рейнере своё спасение или же просто готова была прибиться раненым зверем к любому, кто распростер бы для неё свои объятия.
- За что ты любишь меня, Рейн? – Этот вопрос, казалось бы, стал неожиданностью и для самой Мэдлин, которая не сводила глаз со старшего брата, пытаясь прочесть его реакцию. Возможно, она просто хотела понять причину его доброты, которую нельзя было объяснить просто родственными связями. Вот Растус ни за что не стал бы копаться с её бальзамином и окажись он тут, наверняка так же заперся бы в собственной комнате или со злостью швырял бы камни, пытаясь попасть по стволу ни в чем не повинного дерева. Он делал так прежде, когда был чем-то раздосадован. Что заставляет Рейнера возиться с ней? Как он помнит об историях, которые она любила с детства, когда они сам был не многим старше её. Это был очень важный для неё вопрос, который, впрочем, мог остаться всего лишь риторическим. – Расскажи, я с удовольствием послушаю. – В глазах девушки зажегся огонёк, она действительно очень любила эту милую сказку. Волшебница поправила свою ночную рубашку и легла на кровати, показывая свою готовность слушать. Она потянула Рейна за руку, приглашая его лечь рядом, для того, чтобы она могла опустить голову на его сильную грудь и вместе с историей о храбром единороге слушать биение его сердца и больше ничего не бояться.